*343. О легитимации национализма

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=586260881C168
27-12-2016 (22:55)

Если заменить хозяина на Путина и его режим...

Объективность как приём — чудесная вещь. Правду говорить — легко и выгодно порой. Но, как и все, не без порока, не без изнанки. Есть изнанка из шёлка, а есть из дерюжки.

Предположим, вы работаете на хозяина, которого не любите. Презираете, ненавидите, но работа — не волк, в зоопарк не сдашь. Понятно, чтобы не умереть от раздвоения личности, вы втихую хозяина поругиваете, хотя и опасаетесь, что хозяин рано или поздно рассердится, если узнает о вашей нелояльности. Но, как говорится, своя психика ближе к телу, и единственный путь сохранить и ее, и зарплату, — поносить хозяина за его спиной, лицом к лицу улыбаясь до ушей.

Однако если хозяин ревнивый и подозрительный, то просто так прожить без лести преданному удаётся редко. Чтобы хозяин не догадался, что вы его не терпите, как тещу первой жены из Воронежа, иногда, увы, надо хозяина и похвалить по первое число. А как иначе?

И вот тут на помощь приходит объективность. То есть за спиной вы продолжаете нести хозяина на чем свет стоит. Но если хозяин — как любой другой — изобразит добряка или — бывает — попадёт в беду, то тут вы, как честный человек, просто обязаны сказать ему все, что вы о нем думаете, то есть все те добрые слова, которые он ждёт.

Получается, вы сохранили честность и объективность: за недостатки ругаете в узком кругу друзей, а если проявил человечность — хвалите. Заслужил.

Если заменить хозяина на Путина и его режим, то схема любви-ненависти окажется примерно прежней. Понятно, что вы ни Путина, ни его режим не любите от души, и говорите об этом: громко с друзьями, чуть приглушенно, под сурдинку, о частностях — публично. Как и полагается либералу на службе у авторитарного режима.

Или даже не на службе, а просто считаясь, так сказать, с обстоятельствами: с волками жить — по-волчьи разуметь.

Но путинский режим, как вы понимаете, все видит и все помнит. И поэтому периодически вы выбираете момент, чтобы проявить свою необыкновенную объективность. Ну, типа, сдохла у хозяина собака, ну как не порадеть родному человечку и не пожалеть несчастную псину и ее убитого горем владельца. Более того, если кто-то в этот момент скажет, что убиваться сверх сил необязательно, что и псина была Трезором на границе, если не Верным Русланом, охраняла политзеков и показывала им клыки на ветру, чтобы знали, кто в доме хозяин. А раз так, говорят эти злыдни, собаке — собачья смерть, нечего было рычать на конвоируемых. Каков пёс, таков и приход, и неча здесь гуманизм разводить.

Но тут и у вас объективность в горле горном заиграет, ведь у вас тоже есть аргументы. Собака, какая она ни есть, а божья тварь. И пожалеть животинку — святое дело. Как отдрессировал, такая и партия. Тем более что пару лет назад она весь дом — и вас в том числе — спасла от воров, вовремя залаяв лунной ночью.

Поэтому вы, сохраняя своё лицо, растравляете в себе эту объективность, и говорите во весь голос: нет, так это не пойдёт. Когда виноват — тогда виноват, а вот когда есть стопроцентный повод для того, чтобы пожалеть, причём не покривив ни одной морщинкой души, то тут можно даже тот же голос повысить до фальцета на тех, кому хозяин всегда враг: и в снег, и в ветер, и звёзд ночной полет.

То ли дело вы, человек объективный, да и глупо упускать случай, когда можно хозяина в полный рост пожалеть и проявить человечность. Или что: неправ — ругать, и прав — опять жопа — Новый год?

Нет, раз вы — человек честный и принципиальный, но на хозяина, увы, работаете, то похороны хоть пса, хоть стрекозы на веревочке ни за что не пропустите: и пожалеете сполна, как и полагается порядочному гражданину. Потому что объективность — она и в Сирии, и в России — объективность. Однова живем.

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=5866A6A512136
30-12-2016 (21:34)

Вот как может ломать патриота с большой буквы, который до этого дня и не знал, что он патриот

! Орфография и стилистика автора сохранены

Пой в восторге, русский хор!

Вышла новая новинка.

Веселися, Русь, наш Глинка — уж не глинка, а фарфор.

Есть патриоты и днём, и ночью. Такие дежурные патриоты, патриоты по вызову, как пионеры трехрублёвые, всегда готовые, точно производственная гимнастика в 11 утра. Или рабочий полдень в 12.

А есть патриоты с большой буквы. Патриоты по большому. По такому красному дню календаря, который и в календаре-то один. Или от силы два. Когда уже не могу молчать, если другие не могут промолчать.

И ему сквозь любого крымнашиста просвечивает человек, там где эллину сияла срамота. Такой Акакий Акакиевич, у которого Путин резким движением рук сорвал с плеч шинель, а он все равно остался человеком, маленьким таким, у которого шинели нет, а душа трепещет и даже потрескивает от удовольствия бытия.

И если кто-то считает, что крымнашист - не человек, что он - не смертен и даже не внезапно смертен, то пусть кинет в него камнем. Заорёт, значит, больно, значит, божья тварь, и звучит гордо, как волынка шотландцу. Вольно.

И разве можно сравнить патриота по вызову и патриота с большой буквы? У патриота по вызову ни стыда, ни горести от патриотического долга, одна патока вместо слез. То ли дело неопатриот с большой буквы, который до откровения, был такой, как все, как ты да я, выборы-шмыборы, институты-проституты, манипуляция-эпиляция, сменяемость-несмеяница, коррупция-хренупция.

Но настал день икс, и увидел он алмазы в г***е, и возрадовался душой, и понял, что не в силе, брат, правда, не в Украине и Сирии, не в Крыме и Кремле, не в Лилипутине и Семисечине, а в том, что плачется при мысли только одной о вечной разлуке. Порвутся железные идеи, как рельсы, сданные на металлолом, а нежные восстанут из праха, и в любой кремляди ты увидишь восход солнца и робкие ломкие лучики, протискивающиеся из-под тучи при его закате.

Вот как может ломать патриота с большой буквы, который до этого дня и не знал, что он патриот. Но увидел как нежно бьется жилка на шее крымнашиста и понял он, что братья мы по музе, по судьбе. Из праха, блин, в прах. И не забуду мать родную, родина моя - не слонов, не депутатов-… каждый день на выборах, а сынов человеческих, имя которым легион.

И запела душа патриота с большой буквы, и воскликнул он: уйдите вы, нечистые, забаньтесь сами, пока я вас, гады, не забанил. Не видите вы того, что вижу я, глаза которого открылись: изыди, проклятые и неразборчивые, не понимающие разницу между злом по большому и по маленькому, не различающие 50 оттенков серого.

Вам только, как бабы говорят, одного надо: сами, небось, пушистые, в пальто из белого драпа, из которого хлопья шьют, а мы все у вас на одно лицо: как китайцы для эфиопов. Чёрные, словно сапог Зиганшина. Уйди, проклятый, а то я сам выйду в тамбур. Мне за всю компанию скорбеть скучно, сами скорбите и другим скорбеть не мешайте.

Что здесь сказать. Сильна позиция патриота с большой буквы, это вам не в путинской кассе взаимопомощи в очереди на бесплатный миллион стоять. Здесь резкий дух, здесь резью пахнет. Здесь маленькая слезинка убогого крымнашиста перевесит тьму немытых истин, как возвышающий обман. И сорок тысяч псевдобратьев, порешенных крымнашистом, не перевесят его мятущуюся душу, которую я разглядел от осознания, так сказать, от просветления.+

Да, трудна у нас дорога: сквозь туман кремнистый путь блестит, и в кромешной темноте либерал и его мать ищут путь-дорожку к храму. Не тому, что из кирпичей, а из слез крымнашистов: больших таких слез, как блюдца. Наступишь - хрустят, но не умрет то зерно, что не довело до Киева. Язык доведет. Душевед-бутерброд

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=586FCD187EFA1
Я даже сейчас не шибко сержусь на продавца, только на себя
06-01-2017 (20:12)
! Орфография и стилистика автора сохранены

Мы все манипулируем друг другом. Даже если не замечаем этого. У манипуляции (например, с помощью риторики или психологических финтов) много приёмов. Но самые распространённые - жалоба и хвастовство. Жалуясь, мы просим поделиться сочувствием. Забираем у жалостливого. И присваиваем его. Хвастаясь, мы вынуждаем соглашаться с нами, то есть получаем то же самое, что при жалобе, но почти насильно. Ставим себя символически выше. Поэтому так недолюбливают хвастунов, они воруют наше одобрение, подчас вынужденное, полагаясь на нашу вежливость. И добиваются своего.

Хотя не менее часто жалоба и хвастовство идут подряд, через запятую, как две волны: одна расстегивает пуговицы, вторая раздевает догола.

Примерим на себе. Следите за руками и фиксируйте переходы от жалобы к хвастовству и обратно. Ведь опытный рассказчик – ни кто иной, как манипулятор. Поехали.

Мужчины, конечно, рабы красоты. И уж точно жертвы. (Заметьте, хвастовство и жалоба вместе. Но я не буду подчеркивать все, дабы не испортить впечатление от нарратива). Женщины тоже, но с возрастом это подчас проходит. У мужчин более тяжелый случай. Почему - вроде бы понятно. Но лишний, пусть и экзотический пример не помешает.

Полтора года назад мне срочно надо было поменять машину. За две недели до свадьбы сына, который жил на расстоянии Сочи от Ленинграда, у моей машины полетело сцепление. Не совсем, а стало проскальзывать. Slipping transmission. Правильнее было бы взять машину в рент, а не пороть горячку. Но я такой пионер - всем ребятам пример, не откладываю ничего на завтра и поэтому решил купить до отъезда.

Я не буду долго объяснять, какие мотивы были преобладающими, не об этом речь. В любом случае я совершенно не собирался покупать спорткар: у меня же нет кризиса среднего возраста (это я так думал: зафиксируйте жалобу, скрытую под стеснительную насмешку над собой), и хотел что-нибудь наподобие того, что у меня было: MazdaMillennia.

Однако судьба, как говорили в коварном Риме, желающих ведет, нежелающих тащит. И затащила она меня в соседний штат, дабы я увидел это чудо рук человеческих. ChryslerCrossfire. Я таких машин не видел, маленькая сероокая красавица с крутыми бедрами-арками на огромных колесах. Очень редкая (rare) даже на американских широтах, а вид, как будто вчера с конвейера съехала (хвастовство, спрятанное за объективность и образность речи).

Для отмазки у меня была с собой жена, я ее спросил: одно твое слово - поворачиваемся и едем домой? Нравится? Нравится, отвечает моя разумная жена, и мы ее купили. Попасть в сети обаяния этой машинки было нетрудно: на первой же заправке ко мне подошел американец и спросил: что это у вас за машина, никогда не видел? Я рассказал. "Красава" (Nice car) – покачал он одобрительно головой и пошел заправлять свой огромный пикап "Шевроле".

Потом ко мне будут подходить через день, и каждый второй провожать взглядом: полицейские, случайные прохожие, водители. При протестантской сдержанности американцев - это не вполне привычное поведение. Тем более что по мере того, как я стал открывать оборотные свойства этой красоты, все эти восторги начали меня порядком раздражать (начало предложение откровенное хвастовство, в конце намеренно перепутанное с жалобой).

Но я хочу сказать еще вот о чем, я же о красоте. Еще одна мысль, которая мелькнула у меня в голове, когда я только увидел эту машинку: вот теперь никто сразу не догадается, что в этой стране я самый последний с краю, русский интеллектуал с никому ненужными способностями (если они есть) что-то там формулировать на варварской фене. Зато теперь меня будут принимать за другого и почти своего: за состоятельного идиота с претензиями на оригинальность.

Понятно, что мысль эта, весьма огорчительная для любого самолюбия, только вильнула цветастым хвостом, вместе с ней - как бесплатное приложение - полагалась картинка: я на этой красавице где-то в районе Малой Охты еду похвастаться ею друзьям. Вот это и есть настоящая цена красоты: дешевые понты, а что может быть постыднее гордости за вещь, купленную за деньги? (Что это было - понятно, а теперь - переход).

Но уже давно пора рассматривать подкладку. Мой дилер (продавец, по-русски) оказался профессиональным мошенником. Не в переносном смысле: ну, там обманщик, фармазон и крепко на руку не чист. Это был профессионал. Молодой, обаятельный парень с французским именем Филипп Лагранж. Способный молодой человек и замечательный психолог. Он нас понял, лучше нас самих, он, наверное, увидел меня в Кроссфаере на Приморском шоссе, и использовал это по полной.

Нет, машина была не краденой. Такое тоже бывает, но не в нашем случае. Но он впарил нам машину, которая была совсем не нужна. Совсем, совсем не то, что надо для нормальной жизни в большом городе. Плюс он всучил нам дорогостоящую страховку, которой не существовало в природе. То есть за страховку мы заплатили, но страховки как таковой у нас не оказалось. Он продал нам машину с неисправностями и пообещал, что пришлет завтра же все те детали, которые надо было заменить, но он просто не успел: не прислал ни завтра, ни послезавтра, ни через год. А через пять дней просто перестал отвечать по телефону.

При этом покупка машины происходила не в чистом поле, а в автомобильном салоне, в присутствии и с участием, по крайней мере, человек пяти. И дело не только в том, что он нагрел нас, по меньшей мере, тысячи на две-две с половиной. А то, как он это сделал искусно. Артистично. Незаметно. То есть вел себя с той продуманной психологической деликатностью, которая и есть талант: ни на чем не настаивал, а заставлял нас самим ползти в ловушку, им подстроенную.

Я даже сейчас не шибко сержусь на него, только на себя, хотя и пытался потом найти его, и через полицию, и через адвоката, хотел обратиться в так называемый Малый суд, но по разным причинам не обратился.

Но давайте перейдем ко второй части. Не поддайся я на очарование форм, ездить бы мне на мягкой тойоте, которую местные селадоны так и зовут "девушкой".

Но я ведь о губительности красоты, не так ли? Так вот у серой красотки оказался жесткий нрав. В буквальном смысле: мягко стелет, да жестко спать. То есть ездить. У моего спорткара обнаружилась такая жесткая подвеска, что американская дорога тут же превратилась в советскую: все твои трещинки, все морщинки (не говоря о рытвинах-песенках) моя спина переживала как стиральную доску в коммуналке на Красной коннице.

И как очень скоро выяснилось, исправить ничего было нельзя: жесткая подвеска Кроссфаера была гарантией устойчивости на дороге. Только понизить давление в шинах вдвое меньше нормы, и все. А так мне эта устойчивость была по барабану, я последний раз гонял с риском для дурацкой жизни, когда за 9 часов в 1986 доехал с Аликом Сидоровым от Москвы до Старого Крыма на бежевой "семере".

Что делать. Любая красота - прикладная. Она нужна не в общем, а только как инструмент: рост баскетболиста, трапециевидные и бицепсы гимнаста, длинные стопы ног и объемные плечи пловца. Красота изложения для убедительности. И жесткая подвеска у машины, чтобы ставить рекорды скорости. А если не хотите ставить рекорды, то не заглядывайтесь на спортивных красоток. Вам она нужна не для понта, а для жизни. Как и красотка, в принципе. Жопа чтобы рожать, груди чтобы кормить потомство, а красота в юности, чтобы соблазнить вас на эти и другие подвиги.

Короче, я поддался очарованию броской внешности и взял в дорожные жены модель, которую только глупым друзьям показывать и хвастаться, а так словом не перемолвишься: не о чем и нЕзачем. Да и хвастаться мне не перед кем: друзья, красавицы, язык и прочее (как кажется иногда) – за океаном. Тут только возможность жаловаться и хвастаться дистанционно. И танцевать вокруг своей писаной торбы.

Итак, я остался с носом. У меня машина, как русалочка на ноже: не очень сильная боль в спине только на идеальном покрытии хайвея (а его нет, идеального, ни в одном штате). Во всех остальных случаях - мука мученическая: пока едешь – еще ничего, терпимо, хотя я дорогу выбираю не по расстоянию, а по качеству покрытия; домой вваливаешься с мечтой об обезболивающем.

Но обезболивающим (пусть и с уменьшающимся диапазоном действия) является то облако восторга, в который погружает меня моя игрушка почти в любом месте, где я остановлюсь. В моей одинокой жизни (жалоба на прощание), это почти единственный вид неслужебного диалога: и почему я Шуйского не вижу среди здесь? Возле тут, возле тут.

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=587693CD02252
11-01-2017 (23:26)

Русский ПЕН был такой витринной правозащитой

! Орфография и стилистика автора сохранены

Исключение из ПЕН-центра - это попытка забанить. То есть надоел комментатор до одури, и очень хочется не видеть его и не слышать. Никогда. Но даже если дело происходит в сети, то забаненного не видишь только ты, остальные с удовольствием продолжают читать, как он тебя опровергает и поносит. В реале ещё хуже: ты его забанил (исключил), а он тут как тут: даёт интервью, объясняет, что вы дураки, и становится героем на вашем фоне. То есть вы проигрываете вдвойне

Если же говорить всерьёз, то русский ПЕН был такой витринной правозащитой. И причина проста: с самого начала его основу составляли советские осторожные шестидесятники, прекрасно чувствовавшие себя при советской власти. А когда советская власть приказала долго жить, то чуть испугались, а не призовут ли к ответу? Не призвали. Но чтобы усилить свои позиции, решили присоединиться к правозащитному движению, защищавшему все годы совка не их, а тех кто совку противостоял. Так же произошло в большой жизни: диссиденты и нонконформисты были в самом начале оттеснены в дальние ряды, а вечно успешные конформисты оказались впереди паровоза.

Это не означает, что русский ПЕН-центр был полностью фиктивной организацией. Нет, несмотря на балласт из острожных и проверенных писателей из среды советских либералов, там была и другая константа. Но самое главное - другим было время. Быть западником, поддерживать европейские ценности было трендом для 90-х. Так делали те, кто давал и получал откаты, кто выигрывал залоговые аукционы, кто наваривал на либеральной риторике. ПЕН-центр был таким, как и другие псевдо-европейские образования в постперестроечный России.

Деловым и энергичным был многолетний директор Саша Ткаченко, он делал то, что нужно, и так, как нужно. Скажем, защищал Пасько, ездил на суды, вёл себя как матёрый правозащитник. Битов же был свадебным генералом: посещал международные конференции, добывал гранты, придавал Пену респектабельность.

О том, что Пен был влиятельным, говорит следующий факт: первым, кого из интеллигентов посетил взошедший на трон Путин, было собрание членов ПЕН-центра. И его встретили колюче, может быть, недостаточно колюче, но вполне в духе времени: как свободные писатели, уже побывавшие не раз за разницей, наемного менеджера из местных.

Первые расхождения были теми же, что и у всей страны. Когда Путин с чекистами устроил похищение Бабицкого, то одни члены Пена требовали от власти освободить его немедленно, не сомневаясь, кто украл журналиста, другие впервые ощутили трепет патриотических струн. Характерно, что на московском форуме международного ПЕНА (проведение конференции в Москве как бы дань уважения заслугам русских пеновцев), опять произошло разделение по поводу отношения к войне в Чечне. Любимый писатель советской интеллигенции Василий Аксёнов и нынешний президент ПЕНа Евгений Попов выступили в поддержку власти и ее интерпретации второй войны в Чечне.

Но время было ещё вполне детское и общая либеральная риторика оставалась в тренде, что позволяло и ПЕНу держаться на плаву. Смерть Саши Ткаченко была невидимой чертой, разделившей историю ПЕНа пополам. Битов продолжал барствовать в президентах, но более-менее активная правозащита постепенно заменялась рутинной и мало кому интересной. Вместо оппонирования власти - писательские посиделки по поводу выхода книжных новинок и других поводов поднять стаканы, содвинуть их разом. Понятное дело, маленькая денежка капала, международные поездки для начальства продолжались.

Переломным стал Крым. Ещё до него Битов, как бы устав, передал власть Людмиле Улицкой, то есть свадебным генералом быть не отказывался, но повседневные заботы отдал ей. Поэтому когда в Крыму появились вежливые человечки и Путин начал откусывать куски от Украины, ПЕН-центр отреагировал так, как и должен: агрессора назвал агрессором и поддержал Украину. Это продолжалось недолго. То ли кремлевские подсказали, то ли патриотизм взял за живое, но Битов неожиданно проснулся и решил вернуть власть себе. Он написал полубезумный текст, в котором упрекал Улицкую и ее команду в узурпации власти и поддержал крымскую авантюру Путина. Более того, поставил под сомнение принятие при Улицкой в ПЕН ряда литераторов, мол, не писатели они, а журналисты и приняты с нарушением устава и без рекомендаций.

Началась борьба за и против исключения из ПЕНа новопринятых. Улицкая и первая волна наиболее нетерпеливых вышли из ПЕНа, возможно, это было резонным решением, но таким оно показалось не всем. За многие годы в ПЕНе оказались разные люди с разными убеждениями. Одни из них с радостью ощутили себя русскими патриотами, другие оказались западниками не на словах.

Патриотический порыв возглавил Евгений Попов: будучи членом Исполкома, он стал писать свои комические письма от лица Исполкома, до слез удивляя тех, кто держал его за хорошего писателя.

Другие решили не отдавать Пен патриотам без борьбы. Конечно, у ПЕНа было множество родовых дефектов. Он изначально был таким кентавром. Наполовину правозащитной организацией (нет, на четверть), наполовину (на три четверти) элитной писательской. Именно поэтому в него как бы принимали не столько за желание что-то делать в плане защиты свободы слова и смелых письменников, сколько за факт признания писательских заслуг. Но по мере увеличения численности и с потерей актуальности ПЕНа элитарная часть затушевывалась, и ПЕН превращался в эдакий закрытый и немодный клуб по интересам немолодых вышивальщиков по канве.

Однако вместе с падением России в объятия великодержавного путинизма значимость авторитетных правозащитных организаций стала расти. А международный ПЕН таким авторитетом без сомнения обладал. Поэтому борьба шла по сути за то, во что превратится русский ПЕН: в еще одну кремлёвскую кормушку, как хотел Попов сотоварищи, или, напротив, в организацию, которую Путин пока не решился назвать иностранным агентом. Хотя ПЕН-то все годы существовал преимущественно на западные гранты. Микроскопические, но все же.

Главное сражение состоялось в декабре на общем ПЕНовском собрании. В результате победил Попов, в том числе с помощью допинга, подмены мочи и нечестного судейства. То есть вполне по правилам путинских выборов, когда оппонентам даже не разрешают выставить своего кандидата. И вообще рта открыть.

Но ещё до выборов дотошные оппоненты выяснили, что многие годы ПЕН, оказывается, живет по поддельном уставу. То есть из того Устава, который подан, скажем, в налоговую и другие официальные инстанции, изъяты именно те статьи, которые позволяют бороться с начальственной диктатурой. И которые и не позволили противостоять патриотическому напору поповцев.

Это, конечно, вызвало дикое негодование и панику в среде захвативших ПЕНовскую власть сторонников Русского мира. Стрелки сошлись на Пархоменко из-за его еженедельной трибуны на "Эхе Москвы" и вообще неуступчивого темперамента. С нарушением всех каких-либо возможных норм Устава его исключили из ПЕНа, сопроводив сообщение об исключении совершенно фантастическим по стилю письмом Попова (лев узнается по когтям). Эдакая сорокинская пародия на Зощенко: такое захочешь, не напишешь. Таланта не хватит.

Тут же посыпались демонстративные выходы из ПЕНа випов: кто их осудит, терпение у каждого своё. Почему не все вышли? Если я правильно понимаю, общей патриотической массе (с множеством славных имён советских писателей) противостоит примерно 50 человек западников. Разной степени известности.

Здесь я бы должен был процитировать одно письмо популярного ещё 30 лет назад писателя, но не могу, потому что оно опубликовано на закрытой странице либеральных оппонентов имперского поворота. Поэтому перескажу его своими словами. Писатель говорит, что давно бы вышел из этого позорища под именем Русский ПЕН-центр, если бы не отчаянная борьба, инициируемая несколькими бесстрашными и деятельными женщинами. Он восхищён их энергией и самоотверженностью, и пока у них есть силы для борьбы, он будет их поддерживать, хотя бы просто ставя свою подпись под очередным заявлением. Я бы назвал их некрасовскими женщинами, если бы это не было так пошло. Но и мое восхищение с ними. И пока есть силы бороться пролив лома, я в их команде тоже.

За что идёт борьба и не пустая ли это затея? Не совсем. Дело в том, что путинские соколы уже достаточно дискредитировали себя в глазах Международного ПЕНа. Насколько, скоро узнаем. А от него зависит: откажет ли он в легитимности Попову и компании и разрешит ли организовать второе русское отделение ПЕНа с либеральной подкладкой.

В России так мало людей, готовых сражаться с заведомо более сильным противником, что проявление стойкости и упорства - достойно поддержки. Проигрыш без сомнения более вероятен, тем более, если смотреть на него с известным пессимистическим прищуром людей, способных поставить вместо "и" "но". У сволоты во всех рукавах по два кремлёвских козыря. Но женщины говорят: ещё можно, ещё немного, ещё чуть-чуть. И мы, писаки, потерпим, пока у них есть силы. Не бросать же наших тёток?

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=5879C272C15D1
14-01-2017 (09:33)

Наши культурные традиции ведь только кажутся естественными

! Орфография и стилистика автора сохранены

Среди объяснений своеобразия России есть популярные и не очень. Популярные это, в основном, ссылки на историю (тяжелое детство), православие (неправильное воспитание), народность (передача всех пороков по наследству), имперский комплекс (симфония и манипуляция). Ключевский считал главным долгую, холодную зиму, когда делать нечего - только водку (мёд-пиво) пить, а привычка работать изо дня в день не вырабатывается.

Попробуем подергать в разные стороны другой фантик, в равной степени очевидный и примитивный. Россия - очень бедная страна. У многих туалет типа сортир - во дворе. Или в холодных сенях. Традиционно бедная, из века в век бедная. Причём нас не будет интересовать, почему бедная. Бедная, и все. Просто представим эту бедность в видедальнейшего объяснения: в России все так не потому, что все через жопу, а все через жопу - потому что бедная.

Возьмём, казалось бы, удивительное число детей-сирот, детей беспризорных, детей, брошенных родителями. Все эти душещипательные истории про младенцев на помойке, споры о бэби-боксах, о законе Димы Яковлева и так далее. Объяснений этому феномену очень много, но в любом случае - это поведение людей, живущих в традиционно бедной и социально не защищённой стране. То есть жестокие - да, бесчеловечные - да, но потому что бедные. Бедные люди.

Понятно, что есть страны, которые не столь и богаче России, но брошенных детей в них нет. Но это страны с другой не (частично) европейской историей. И не православной культурой. И размер территории поменьше. Европейская принадлежность здесь формирует завышенные амбиции (мы - не рабы, рабы - не мы), а православная культура вкупе с габаритами добавляет презрения к ценности человеческой жизни. Да и вообще православие - религия бедных стран. Бедность в обнимку с социальной безысходностью, это и понты, и лепота с позолотой вместо смысла. Позолота на рубище - это и есть духовность.

А раз так, перейдём подробнее к такому феномену, как культурные традиции. Наши традиции ведь только кажутся естественными. Типа: а что здесь такого, так все делают. Не-а, не все. А если и делали, то перестали. А мы не перестали и ещё долго не перестанем.

Возьмём, например, русскую традицию встречать Новый год. Да, празднование Нового года, конечно, не русская, а, как и все, заимствованная традиция. Но вот способ отмечания - он вполне своеобразен. Типа: жрать и пить всю ночь. И здесь я обратил бы внимание не на пить (есть пропойцы и не в наших селениях), а на том, чтобы жрать. В три горла под елочкой. Жрать много и, как говорится, не вовремя и не то, что надо. Праздник нездоровой пищи.

Вообще праздник демонстративного пренебрежения к рациональности. Жрать ночью жирное, горячее, холодное, ненужное. А потом ещё на следующий день. А потом как получится. Причём делают это, как нечто естественное, и со средним, и с высшим, и с диссернетом, и без. Повальный праздник чрева. Свальный грех переедания.

Причём ни политическая, ни экономическая эмиграция на эту привычку не влияют. Большинство русских ресторанов по всему свету гудит всю новогоднюю ночь, едят, пьют и не могут насытиться.

Это, конечно, следствие бедности. Тотальной бедности и генетического голода. Когда жратва от пуза - и есть праздник. В совке люди специально копили, чтобы в Новый год ни в чем себе не отказывать. В зеленом горошке и копченой колбасе. Это, конечно, от голодухи, которая так вошла в кровь, что иное кажется диким. А что ещё в Новый год делать, как не жрать и не пить до поросячьего визга? И ни образование, ни культура сильно на скорость не влияет. Весь сыт, а глаза голодны, нажраться за прошлое трудно.

В этом смысле вообще праздничное застолье - это все от бедности и голодухи. Понятно, что и другие отмечают праздники, но чтобы так, с болезненным ночным перееданием вечно голодных и ненасытных - нет. Рождественский обед, фуршеты или выпивка в баре - это совсем не Большая жратва по Феррери с ее воплощением советской книги о вкусной и здоровой пище в натуре. Пить можно стоя (гоп-стоп, Зоя) и не сопровождая это кулебяками с хреном.

Понятно, что перестройка изменила скудный советский рацион с рыбными днями по четвергам: но культурные традиции действуют и тогда, когда для них вроде бы нет оснований. Россия ведёт себя как традиционно бедная страна, несмотря на обилие денежных знаков у отдельных людей. Это если вспомнить анекдот о разнице между советской и отдельной колбасой.

Бедная и голодная, и это определяющие обстоятельства не только для прекрасного прошлого и великолепного настоящего, но и на годы вперед. И влияния на все четыре стороны. Есть блуд труда, и он у нас в крови. Вместе с нищетой и страхом перед недоеданием.

Если посмотреть под этим углом на историю, то отсутствие еды - это то, чего больше всего боятся власти. Голод в России не только сдвигает горы и города, строит БАМ, Беломорканал и совершает революции, начиная от голодных бунтов и кончая Февральским прощанием с домом Романовых. Но и заставляет правителей вспоминать о том, что Россия - Европа. У попыток либеральных реформ на европейский лад - подкладка с голодными годами в анамнезе. Поголодаем - и в Европу, наедимся - и вспомним о национальной гордости великороссов.

Уже в летописях XI века обсуждается борьба с недородом хлебов и неурожаями, и именно с голодом впоследствии связывалось понятие свободы. Холоп, сосланный боярином в голодное время, получал свободу, а кормить своих холопей бояре были обязаны под страхом утраты прав на них. Еда - и есть синоним свободы по-русски.

Но и главное наказание - это опять же голод. Пример ужаса - не сталинские репрессии, когда было дело и цены снижались, а блокада Ленинграда с пыткой голодом. Кстати, характерно, что Путин, обидевшийся на народ и интеллигенцию, недовольную им и несвободой, наказывает их той же жратвой. Антисанкции - это, прежде всего, ограничения в еде. Ничего больнее он придумать не мог. И, возможно, не ошибся. Голод - не тётка.

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=58835EB0EED6F
21-01-2017 (16:21)

Правые популисты, побеждающие сегодня, никакого обновления не несут

! Орфография и стилистика автора сохранены

Америка, безусловно, очень сильная страна, но политически старомодная. Более того: своей старомодностью гордящаяся. Конституция от отцов-основателей, считанное число поправок.

О чем это говорит? О том, что некогда именно политически была найдена такая современная и, казалось, универсальная форма, что она продержалась несколько столетий. И во многом сохранила актуальность до сих пор. Во многом, но не во всем.

В частности, у Америки не было опыта противостояния фашизму. Или - правильнее - тому, что называется фашизмом. Потому что фашизмом очень часто титулуют разные виды популизма. В том числе с нацистским оттенком.

В результате политическая система оказалась не готова к отпору краснобаю-популисту. Прививки от того, что в России величают фашизмом, в Америки нет. Многим казалось, что хваленные институты в состоянии противостоять попытке популистского обмана. Оказалось, что нет. И дело не в том, что отдельные индивидуумы склонны поверить старой песне о главном. Человек не обязан быть рентгеном и видеть, как и почему политик его надувает. Надувает во всем смыслах слова. То есть обманывает и наполняет националистической спесью, именуемой патриотизмом. Это очень человеческое свойство: быть падким на лесть, особенно в трудную минуту.

Но была уверенность, что эта двухпартийная система, страхуемая Конгрессом и Верховным судом, представляет собой непроходимый фильтр для дурака и авантюриста. Нет, не представляет. Слишком старомодна. Старомодна, как президентская республика. Старомодна двухпартийной конструкцией. Старомодна системой выборов.

То есть по сравнению с Россией Америка - это мигающий в недостижимой дали маяк. Невозможно сравнивать. Но при сопоставлении с политическими системами Европы - старомодна. И даже опасно старомодна.

Европа узнает популиста издалека, она узнает его по знакомому запаху, по манерам, лексике, выражению лица. Как мы видим, и это узнавание на дальних подступах тоже не гарантирует наличия противоядия. Сразу несколько стран балансируют на грани: качнется вправо - и получай Брекзит, Орбана или Марин Ле Пен. Но все равно по сравнению с Европой, Америка выглядит более наивной, что ли. Она падает в объятия пустобрёха-националиста с визгом юного восторга. И ни уважение к частной собственности, о которой твердят в России, ни законопослушность, ни вежливость и церемонность не спасли. Потому что политическая система оказалась неготовой к такой прекрасной нерукотворности.

Это не означает, что популизм победил. Он победил, но сейчас, в это мгновение, однако не победил всё, всех и не победил в других мгновениях будущего. Однако у него есть шансы победить. Хотя бы потому, что отсутствие опыта предопределяет неготовность к отпору. А чужой опыт не помогает. Как мы видим теперь, и свой опыт столь же подчас беспомощен, но все равно это опыт. О нем можно рано или поздно вспомнить.

Я принципиально не говорю о правом повороте, о конце эпохи либерализма, о неизбежной реакции на успехи идей социального государства во всем мире, принятом именоваться цивилизованным.

Никакой новой идеологии этот правый поворот не несёт, это обыкновенная утруска, усушка и трамбовка. Социальное государство так быстро, стремительно разрослось, что стало рыхлым по краям. Да и в середке тоже. И дало возможность этой рыхлостью воспользоваться, причём весьма традиционным образом: путём зерна, то есть возвратом к старым идеям, притворившимися новыми.

Это примерно как в работе Тынянова "Архаисты и новаторы". Если, конечно, смысл этой работы упростить до схемы. То есть поэтику упростить до политики. Но механизм апелляции к забытому традиционному прошлому для апдейта слишком нового настоящего, как мы видим, работает.

Понятно, что мы упускаем, если позволяем называть правых популистов - архаистами. Архаисты Тынянова - псевдоконсерваторы. Они обновляют поэтический язык, обращаясь к тем и тому, кто и что кажется устаревшим. Но в результате язык все равно обновляют.

Правые популисты, побеждающие сегодня, никакого обновления не несут. Они голые, как манекены. Они просто повторяют и в самом повторении обретают энергию. Это энергия ритма, это - да простят меня литературоведы - возврат к метрическому стиху в европейской и американской поэзии, ставшему в царстве верлибра основой песенной традиции.

Сложные социальные системы устают от сложности и впадают, как в ересь, в простоту. Возможно, не могут не впасть, если сложность допускает рыхлость структуры. А рыхлость - и есть политическая неадекватность. Песочница устарела.

Означает ли это неизбежность возврата к архаике, тропинка к которой, как народная тропа, не зарастает никогда? Не знаю. Может, да, может, нет. Но совет не оспоривать глупца не всегда кажется убедительным.

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=58872600D0893
24-01-2017 (13:09)
Автором неповторимых перформансов и удивительной личностью он останется, несмотря ни на что

! Орфография и стилистика автора сохранены

Нечестная власть, как советская, так и путинская, очень часто расправлялась с оппонентами, спихивая их с пьедестала. У этой практики два резона: психологический - неприятно, что кто-то своей героикой опровергает твой конформизм. И пропагандистский: окучиваемый народ должен знать, что враг - не просто так, но и мелкая, ничтожная личность. Ложечки из комода тырит.

В первой половине 80-х в нонконформистском Ленинграде были арестованы несколько моих знакомых, но арестованы, как при стрельбе под яблочко, не за то, что в них бесило власти, а за некоторые неточности в быту.

Фамилии называть не буду, тем более что они прекрасно известны, а о делах расскажу. Одного, редактора исторического альманаха, выходящего в самиздате и за границей, арестовали за то, что в его направлениях в архивы, в том числе в Публичную библиотеку, были поддельные подписи. Поддельные подписи, поддельный документ. Так интерпретировал суд.

Речь же шла о рутинной процедуре: чтобы получить право читать книги зарубежных историков и архивные документы, необходимо было принести "отношение" с работы, в котором бы подтверждалось, что книга тебе нужна не просто так, для удовольствия от чтения, а для выполнений важной научной работы такой-то.

Так как культурный Ленинград - тонкое масленое пятно на асфальте, все всех знали. И, чтобы помочь приятелю, издающему смелый и научно отчетливый исторический альманах, другой приятель, служивший в местном толстом литературно-художественном журнале, давал ему собственноручно подписанные бланки. Их-то историк-оппозиционер и приносил в спецхран Публички.

Все было бы хорошо, но бланки выдавались на какой-то короткий срок, скажем, на месяц (я конечно, точно не помню и фантазирую). А потом нужен был новый бланк. И так из месяца в месяц, из года в год. Жизнь-то течёт.

Короче приятелю из толстого журнала это надоело, и он дал своему приятелю-оппозиционеру целую пачку бланков, но подписал только один. Так как нужно было ещё что-то писать, типа даты, и лучше все было написать одним почерком и одной шариковой ручкой.

Вот за это историка-оппозиционера арестовали, судили, отправили в лагерь: мошенник подделывал государственные документы. О политике ни слова, зачем создавать авторитеты.

Другой видный гуманитарий читал вменяемые лекции, встречался с иностранцами, давал всем без разбору читать получаемые от них запрещённые книги, ходил на квартирные выставки и чтения: короче распространял вокруг робкое облачко свободы. Ну, как дыхание при морозе. Но арестовали его не за это. В пору студенчества, падкого на эксперименты, у него была неприятная история с наркотиками, закончившаяся для него лёгким испугом. Слишком известным было имя папы, короче - неприятный эпизод, о котором фигурант будущего уголовного дела забыл, но контора-то пишет.

И вот пришла пора брать его за живое, просто очередь подошла, пришли с обыском, и тут же - вот новость: нашли нужное для ареста количество героина. Понятно, пакетик ему подбросили, но подбросили только потому, что была возможность сказать: он как в юности баловался травой, так и сейчас торчит на герыче.

Третьего - исследователя советского авангарда, библиофила и автора самиздата, не мудрствуя лукаво, взяли за спекуляцию книгами. Он, действительно, на книгах немного зарабатывал, но раздражало, конечно, не это, а то, что через него пол-Ленинграда прочитали Архипелаг, Авторханова и Школу для дураков. Плюс свежие номера Континента и Эха. Посадили его по политической статье, но унижали как спекулянта.

Понятно, почему я вспомнил об этом в связи с Павленским. Он, безусловно, изумлял своей смелостью и стойкостью. И точностью. Он рвался в путинскую тюрьму, как Красная стрела после Бологого. Поэтому сажать его за дверь ФСБ или за яйца всмятку на Красной площади резонно посчитали неправильным. А вот за бытовуху, да ещё с сексуальным перламутром - милое дело. Плюс: заставили сбежать и показать голую спину. А его почитателей спорить: виноват - не виноват, бил - не бил, насиловал или просто нож с тонким, как ложь, лезвием показывал.

В принципе работа сделана со знаком советского качества, лучше не бывает.

Как из этой ситуации, когда нас отчётливо заставляют жить по чужим правилам, выйти? Универсальных способов нет. Предложу свой. Оделим белок от желтка. Конечно, яйцо одно, но разбив его, можно отделить белое от желтого. Акции Павленского от некоторых их интерпретаций. Его демарши, как лютики на тюремном асфальте, выросли внезапно для нашей нелюбопытной эпохи. Они фальцетом вышли за пределы искусства и стали политическим актом, оставаясь перформансами. То есть и художественная, и общественная волна пошли, сменяя и накрывая друг друга.

Был ли в этих акциях этический аспект? Был, конечно: демонстрируя трудно понимаемую отвагу, Павленский унижал власть и давал образец несгибаемого поведения. Это и есть этика в наиболее востребованной сегодня форме.

Теперь представим, что обвинения Павленского в жестокости и насилии подтвердятся? Нет, я сказал неточно. Подтвердиться они не могут, потому что никто теперь ни следствия, ни суда проводить, скорее всего, не будет. Зачем? А даже если будут? Герой скомпрометирован, и этого достаточно. Но скомпрометирован ли герой?

Я помню историю тоже из начала 80-х годов, но не из ленинградского, а из московского андеграунда. Нескольких молодых и быстро попавших в резонанс московских художников решили остановить: отправили набраться ума в армии и потребовали покаяний. Ну, и некоторые покаялись.

Это был неприятный момент. Мы с Приговым обсуждали эту кагэбэшную акцию, и Д.А. сказал примерно следующее: сегодня художник может делать как бы что угодно, на интерпретацию его произведения это не влияет. Даже если сам художник заявляет, что не занимается искусством, а его главное произведение - само существование.То есть художник может быть демоном. И это при приговском ригоризме. Мне показалось, что в Пригове проснулись отцовские чувства: все-таки младшие концептуалисты.

Я же и тогда, и сейчас с этим аккордеоном терпимости по отношению к художнику не был, в общем, согласен. Хотя, понятное дело, роза лучше ромашки, но самая лучшая ромашка лучше розы. Селин, Эзра Паунд, Гамсун были фашистами: нам требуется усилие, чтобы отделить репутацию от поэтики. Да и надо ли? Возможно ли? Среди поэтов и художников убийц и насильников, возможно, больше, чем в среднем по популяции. Темперамент как парус.

Я не знаю и, скорее всего, не узнаю, что из обвинений Павленского - правда, а что нет. Защищается он плохо. Но автором неповторимых перформансов и удивительной личностью он останется, несмотря ни на что. Репутация, конечно, подмочена. Но художник, возможно грандиозный, остался. И упрямый борец с ретросовком. Я просто отделяю белое от желтого.