*343. О легитимации национализма

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=587693CD02252
11-01-2017 (23:26)

Русский ПЕН был такой витринной правозащитой

! Орфография и стилистика автора сохранены

Исключение из ПЕН-центра - это попытка забанить. То есть надоел комментатор до одури, и очень хочется не видеть его и не слышать. Никогда. Но даже если дело происходит в сети, то забаненного не видишь только ты, остальные с удовольствием продолжают читать, как он тебя опровергает и поносит. В реале ещё хуже: ты его забанил (исключил), а он тут как тут: даёт интервью, объясняет, что вы дураки, и становится героем на вашем фоне. То есть вы проигрываете вдвойне

Если же говорить всерьёз, то русский ПЕН был такой витринной правозащитой. И причина проста: с самого начала его основу составляли советские осторожные шестидесятники, прекрасно чувствовавшие себя при советской власти. А когда советская власть приказала долго жить, то чуть испугались, а не призовут ли к ответу? Не призвали. Но чтобы усилить свои позиции, решили присоединиться к правозащитному движению, защищавшему все годы совка не их, а тех кто совку противостоял. Так же произошло в большой жизни: диссиденты и нонконформисты были в самом начале оттеснены в дальние ряды, а вечно успешные конформисты оказались впереди паровоза.

Это не означает, что русский ПЕН-центр был полностью фиктивной организацией. Нет, несмотря на балласт из острожных и проверенных писателей из среды советских либералов, там была и другая константа. Но самое главное - другим было время. Быть западником, поддерживать европейские ценности было трендом для 90-х. Так делали те, кто давал и получал откаты, кто выигрывал залоговые аукционы, кто наваривал на либеральной риторике. ПЕН-центр был таким, как и другие псевдо-европейские образования в постперестроечный России.

Деловым и энергичным был многолетний директор Саша Ткаченко, он делал то, что нужно, и так, как нужно. Скажем, защищал Пасько, ездил на суды, вёл себя как матёрый правозащитник. Битов же был свадебным генералом: посещал международные конференции, добывал гранты, придавал Пену респектабельность.

О том, что Пен был влиятельным, говорит следующий факт: первым, кого из интеллигентов посетил взошедший на трон Путин, было собрание членов ПЕН-центра. И его встретили колюче, может быть, недостаточно колюче, но вполне в духе времени: как свободные писатели, уже побывавшие не раз за разницей, наемного менеджера из местных.

Первые расхождения были теми же, что и у всей страны. Когда Путин с чекистами устроил похищение Бабицкого, то одни члены Пена требовали от власти освободить его немедленно, не сомневаясь, кто украл журналиста, другие впервые ощутили трепет патриотических струн. Характерно, что на московском форуме международного ПЕНА (проведение конференции в Москве как бы дань уважения заслугам русских пеновцев), опять произошло разделение по поводу отношения к войне в Чечне. Любимый писатель советской интеллигенции Василий Аксёнов и нынешний президент ПЕНа Евгений Попов выступили в поддержку власти и ее интерпретации второй войны в Чечне.

Но время было ещё вполне детское и общая либеральная риторика оставалась в тренде, что позволяло и ПЕНу держаться на плаву. Смерть Саши Ткаченко была невидимой чертой, разделившей историю ПЕНа пополам. Битов продолжал барствовать в президентах, но более-менее активная правозащита постепенно заменялась рутинной и мало кому интересной. Вместо оппонирования власти - писательские посиделки по поводу выхода книжных новинок и других поводов поднять стаканы, содвинуть их разом. Понятное дело, маленькая денежка капала, международные поездки для начальства продолжались.

Переломным стал Крым. Ещё до него Битов, как бы устав, передал власть Людмиле Улицкой, то есть свадебным генералом быть не отказывался, но повседневные заботы отдал ей. Поэтому когда в Крыму появились вежливые человечки и Путин начал откусывать куски от Украины, ПЕН-центр отреагировал так, как и должен: агрессора назвал агрессором и поддержал Украину. Это продолжалось недолго. То ли кремлевские подсказали, то ли патриотизм взял за живое, но Битов неожиданно проснулся и решил вернуть власть себе. Он написал полубезумный текст, в котором упрекал Улицкую и ее команду в узурпации власти и поддержал крымскую авантюру Путина. Более того, поставил под сомнение принятие при Улицкой в ПЕН ряда литераторов, мол, не писатели они, а журналисты и приняты с нарушением устава и без рекомендаций.

Началась борьба за и против исключения из ПЕНа новопринятых. Улицкая и первая волна наиболее нетерпеливых вышли из ПЕНа, возможно, это было резонным решением, но таким оно показалось не всем. За многие годы в ПЕНе оказались разные люди с разными убеждениями. Одни из них с радостью ощутили себя русскими патриотами, другие оказались западниками не на словах.

Патриотический порыв возглавил Евгений Попов: будучи членом Исполкома, он стал писать свои комические письма от лица Исполкома, до слез удивляя тех, кто держал его за хорошего писателя.

Другие решили не отдавать Пен патриотам без борьбы. Конечно, у ПЕНа было множество родовых дефектов. Он изначально был таким кентавром. Наполовину правозащитной организацией (нет, на четверть), наполовину (на три четверти) элитной писательской. Именно поэтому в него как бы принимали не столько за желание что-то делать в плане защиты свободы слова и смелых письменников, сколько за факт признания писательских заслуг. Но по мере увеличения численности и с потерей актуальности ПЕНа элитарная часть затушевывалась, и ПЕН превращался в эдакий закрытый и немодный клуб по интересам немолодых вышивальщиков по канве.

Однако вместе с падением России в объятия великодержавного путинизма значимость авторитетных правозащитных организаций стала расти. А международный ПЕН таким авторитетом без сомнения обладал. Поэтому борьба шла по сути за то, во что превратится русский ПЕН: в еще одну кремлёвскую кормушку, как хотел Попов сотоварищи, или, напротив, в организацию, которую Путин пока не решился назвать иностранным агентом. Хотя ПЕН-то все годы существовал преимущественно на западные гранты. Микроскопические, но все же.

Главное сражение состоялось в декабре на общем ПЕНовском собрании. В результате победил Попов, в том числе с помощью допинга, подмены мочи и нечестного судейства. То есть вполне по правилам путинских выборов, когда оппонентам даже не разрешают выставить своего кандидата. И вообще рта открыть.

Но ещё до выборов дотошные оппоненты выяснили, что многие годы ПЕН, оказывается, живет по поддельном уставу. То есть из того Устава, который подан, скажем, в налоговую и другие официальные инстанции, изъяты именно те статьи, которые позволяют бороться с начальственной диктатурой. И которые и не позволили противостоять патриотическому напору поповцев.

Это, конечно, вызвало дикое негодование и панику в среде захвативших ПЕНовскую власть сторонников Русского мира. Стрелки сошлись на Пархоменко из-за его еженедельной трибуны на "Эхе Москвы" и вообще неуступчивого темперамента. С нарушением всех каких-либо возможных норм Устава его исключили из ПЕНа, сопроводив сообщение об исключении совершенно фантастическим по стилю письмом Попова (лев узнается по когтям). Эдакая сорокинская пародия на Зощенко: такое захочешь, не напишешь. Таланта не хватит.

Тут же посыпались демонстративные выходы из ПЕНа випов: кто их осудит, терпение у каждого своё. Почему не все вышли? Если я правильно понимаю, общей патриотической массе (с множеством славных имён советских писателей) противостоит примерно 50 человек западников. Разной степени известности.

Здесь я бы должен был процитировать одно письмо популярного ещё 30 лет назад писателя, но не могу, потому что оно опубликовано на закрытой странице либеральных оппонентов имперского поворота. Поэтому перескажу его своими словами. Писатель говорит, что давно бы вышел из этого позорища под именем Русский ПЕН-центр, если бы не отчаянная борьба, инициируемая несколькими бесстрашными и деятельными женщинами. Он восхищён их энергией и самоотверженностью, и пока у них есть силы для борьбы, он будет их поддерживать, хотя бы просто ставя свою подпись под очередным заявлением. Я бы назвал их некрасовскими женщинами, если бы это не было так пошло. Но и мое восхищение с ними. И пока есть силы бороться пролив лома, я в их команде тоже.

За что идёт борьба и не пустая ли это затея? Не совсем. Дело в том, что путинские соколы уже достаточно дискредитировали себя в глазах Международного ПЕНа. Насколько, скоро узнаем. А от него зависит: откажет ли он в легитимности Попову и компании и разрешит ли организовать второе русское отделение ПЕНа с либеральной подкладкой.

В России так мало людей, готовых сражаться с заведомо более сильным противником, что проявление стойкости и упорства - достойно поддержки. Проигрыш без сомнения более вероятен, тем более, если смотреть на него с известным пессимистическим прищуром людей, способных поставить вместо "и" "но". У сволоты во всех рукавах по два кремлёвских козыря. Но женщины говорят: ещё можно, ещё немного, ещё чуть-чуть. И мы, писаки, потерпим, пока у них есть силы. Не бросать же наших тёток?

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=5879C272C15D1
14-01-2017 (09:33)

Наши культурные традиции ведь только кажутся естественными

! Орфография и стилистика автора сохранены

Среди объяснений своеобразия России есть популярные и не очень. Популярные это, в основном, ссылки на историю (тяжелое детство), православие (неправильное воспитание), народность (передача всех пороков по наследству), имперский комплекс (симфония и манипуляция). Ключевский считал главным долгую, холодную зиму, когда делать нечего - только водку (мёд-пиво) пить, а привычка работать изо дня в день не вырабатывается.

Попробуем подергать в разные стороны другой фантик, в равной степени очевидный и примитивный. Россия - очень бедная страна. У многих туалет типа сортир - во дворе. Или в холодных сенях. Традиционно бедная, из века в век бедная. Причём нас не будет интересовать, почему бедная. Бедная, и все. Просто представим эту бедность в видедальнейшего объяснения: в России все так не потому, что все через жопу, а все через жопу - потому что бедная.

Возьмём, казалось бы, удивительное число детей-сирот, детей беспризорных, детей, брошенных родителями. Все эти душещипательные истории про младенцев на помойке, споры о бэби-боксах, о законе Димы Яковлева и так далее. Объяснений этому феномену очень много, но в любом случае - это поведение людей, живущих в традиционно бедной и социально не защищённой стране. То есть жестокие - да, бесчеловечные - да, но потому что бедные. Бедные люди.

Понятно, что есть страны, которые не столь и богаче России, но брошенных детей в них нет. Но это страны с другой не (частично) европейской историей. И не православной культурой. И размер территории поменьше. Европейская принадлежность здесь формирует завышенные амбиции (мы - не рабы, рабы - не мы), а православная культура вкупе с габаритами добавляет презрения к ценности человеческой жизни. Да и вообще православие - религия бедных стран. Бедность в обнимку с социальной безысходностью, это и понты, и лепота с позолотой вместо смысла. Позолота на рубище - это и есть духовность.

А раз так, перейдём подробнее к такому феномену, как культурные традиции. Наши традиции ведь только кажутся естественными. Типа: а что здесь такого, так все делают. Не-а, не все. А если и делали, то перестали. А мы не перестали и ещё долго не перестанем.

Возьмём, например, русскую традицию встречать Новый год. Да, празднование Нового года, конечно, не русская, а, как и все, заимствованная традиция. Но вот способ отмечания - он вполне своеобразен. Типа: жрать и пить всю ночь. И здесь я обратил бы внимание не на пить (есть пропойцы и не в наших селениях), а на том, чтобы жрать. В три горла под елочкой. Жрать много и, как говорится, не вовремя и не то, что надо. Праздник нездоровой пищи.

Вообще праздник демонстративного пренебрежения к рациональности. Жрать ночью жирное, горячее, холодное, ненужное. А потом ещё на следующий день. А потом как получится. Причём делают это, как нечто естественное, и со средним, и с высшим, и с диссернетом, и без. Повальный праздник чрева. Свальный грех переедания.

Причём ни политическая, ни экономическая эмиграция на эту привычку не влияют. Большинство русских ресторанов по всему свету гудит всю новогоднюю ночь, едят, пьют и не могут насытиться.

Это, конечно, следствие бедности. Тотальной бедности и генетического голода. Когда жратва от пуза - и есть праздник. В совке люди специально копили, чтобы в Новый год ни в чем себе не отказывать. В зеленом горошке и копченой колбасе. Это, конечно, от голодухи, которая так вошла в кровь, что иное кажется диким. А что ещё в Новый год делать, как не жрать и не пить до поросячьего визга? И ни образование, ни культура сильно на скорость не влияет. Весь сыт, а глаза голодны, нажраться за прошлое трудно.

В этом смысле вообще праздничное застолье - это все от бедности и голодухи. Понятно, что и другие отмечают праздники, но чтобы так, с болезненным ночным перееданием вечно голодных и ненасытных - нет. Рождественский обед, фуршеты или выпивка в баре - это совсем не Большая жратва по Феррери с ее воплощением советской книги о вкусной и здоровой пище в натуре. Пить можно стоя (гоп-стоп, Зоя) и не сопровождая это кулебяками с хреном.

Понятно, что перестройка изменила скудный советский рацион с рыбными днями по четвергам: но культурные традиции действуют и тогда, когда для них вроде бы нет оснований. Россия ведёт себя как традиционно бедная страна, несмотря на обилие денежных знаков у отдельных людей. Это если вспомнить анекдот о разнице между советской и отдельной колбасой.

Бедная и голодная, и это определяющие обстоятельства не только для прекрасного прошлого и великолепного настоящего, но и на годы вперед. И влияния на все четыре стороны. Есть блуд труда, и он у нас в крови. Вместе с нищетой и страхом перед недоеданием.

Если посмотреть под этим углом на историю, то отсутствие еды - это то, чего больше всего боятся власти. Голод в России не только сдвигает горы и города, строит БАМ, Беломорканал и совершает революции, начиная от голодных бунтов и кончая Февральским прощанием с домом Романовых. Но и заставляет правителей вспоминать о том, что Россия - Европа. У попыток либеральных реформ на европейский лад - подкладка с голодными годами в анамнезе. Поголодаем - и в Европу, наедимся - и вспомним о национальной гордости великороссов.

Уже в летописях XI века обсуждается борьба с недородом хлебов и неурожаями, и именно с голодом впоследствии связывалось понятие свободы. Холоп, сосланный боярином в голодное время, получал свободу, а кормить своих холопей бояре были обязаны под страхом утраты прав на них. Еда - и есть синоним свободы по-русски.

Но и главное наказание - это опять же голод. Пример ужаса - не сталинские репрессии, когда было дело и цены снижались, а блокада Ленинграда с пыткой голодом. Кстати, характерно, что Путин, обидевшийся на народ и интеллигенцию, недовольную им и несвободой, наказывает их той же жратвой. Антисанкции - это, прежде всего, ограничения в еде. Ничего больнее он придумать не мог. И, возможно, не ошибся. Голод - не тётка.

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=58835EB0EED6F
21-01-2017 (16:21)

Правые популисты, побеждающие сегодня, никакого обновления не несут

! Орфография и стилистика автора сохранены

Америка, безусловно, очень сильная страна, но политически старомодная. Более того: своей старомодностью гордящаяся. Конституция от отцов-основателей, считанное число поправок.

О чем это говорит? О том, что некогда именно политически была найдена такая современная и, казалось, универсальная форма, что она продержалась несколько столетий. И во многом сохранила актуальность до сих пор. Во многом, но не во всем.

В частности, у Америки не было опыта противостояния фашизму. Или - правильнее - тому, что называется фашизмом. Потому что фашизмом очень часто титулуют разные виды популизма. В том числе с нацистским оттенком.

В результате политическая система оказалась не готова к отпору краснобаю-популисту. Прививки от того, что в России величают фашизмом, в Америки нет. Многим казалось, что хваленные институты в состоянии противостоять попытке популистского обмана. Оказалось, что нет. И дело не в том, что отдельные индивидуумы склонны поверить старой песне о главном. Человек не обязан быть рентгеном и видеть, как и почему политик его надувает. Надувает во всем смыслах слова. То есть обманывает и наполняет националистической спесью, именуемой патриотизмом. Это очень человеческое свойство: быть падким на лесть, особенно в трудную минуту.

Но была уверенность, что эта двухпартийная система, страхуемая Конгрессом и Верховным судом, представляет собой непроходимый фильтр для дурака и авантюриста. Нет, не представляет. Слишком старомодна. Старомодна, как президентская республика. Старомодна двухпартийной конструкцией. Старомодна системой выборов.

То есть по сравнению с Россией Америка - это мигающий в недостижимой дали маяк. Невозможно сравнивать. Но при сопоставлении с политическими системами Европы - старомодна. И даже опасно старомодна.

Европа узнает популиста издалека, она узнает его по знакомому запаху, по манерам, лексике, выражению лица. Как мы видим, и это узнавание на дальних подступах тоже не гарантирует наличия противоядия. Сразу несколько стран балансируют на грани: качнется вправо - и получай Брекзит, Орбана или Марин Ле Пен. Но все равно по сравнению с Европой, Америка выглядит более наивной, что ли. Она падает в объятия пустобрёха-националиста с визгом юного восторга. И ни уважение к частной собственности, о которой твердят в России, ни законопослушность, ни вежливость и церемонность не спасли. Потому что политическая система оказалась неготовой к такой прекрасной нерукотворности.

Это не означает, что популизм победил. Он победил, но сейчас, в это мгновение, однако не победил всё, всех и не победил в других мгновениях будущего. Однако у него есть шансы победить. Хотя бы потому, что отсутствие опыта предопределяет неготовность к отпору. А чужой опыт не помогает. Как мы видим теперь, и свой опыт столь же подчас беспомощен, но все равно это опыт. О нем можно рано или поздно вспомнить.

Я принципиально не говорю о правом повороте, о конце эпохи либерализма, о неизбежной реакции на успехи идей социального государства во всем мире, принятом именоваться цивилизованным.

Никакой новой идеологии этот правый поворот не несёт, это обыкновенная утруска, усушка и трамбовка. Социальное государство так быстро, стремительно разрослось, что стало рыхлым по краям. Да и в середке тоже. И дало возможность этой рыхлостью воспользоваться, причём весьма традиционным образом: путём зерна, то есть возвратом к старым идеям, притворившимися новыми.

Это примерно как в работе Тынянова "Архаисты и новаторы". Если, конечно, смысл этой работы упростить до схемы. То есть поэтику упростить до политики. Но механизм апелляции к забытому традиционному прошлому для апдейта слишком нового настоящего, как мы видим, работает.

Понятно, что мы упускаем, если позволяем называть правых популистов - архаистами. Архаисты Тынянова - псевдоконсерваторы. Они обновляют поэтический язык, обращаясь к тем и тому, кто и что кажется устаревшим. Но в результате язык все равно обновляют.

Правые популисты, побеждающие сегодня, никакого обновления не несут. Они голые, как манекены. Они просто повторяют и в самом повторении обретают энергию. Это энергия ритма, это - да простят меня литературоведы - возврат к метрическому стиху в европейской и американской поэзии, ставшему в царстве верлибра основой песенной традиции.

Сложные социальные системы устают от сложности и впадают, как в ересь, в простоту. Возможно, не могут не впасть, если сложность допускает рыхлость структуры. А рыхлость - и есть политическая неадекватность. Песочница устарела.

Означает ли это неизбежность возврата к архаике, тропинка к которой, как народная тропа, не зарастает никогда? Не знаю. Может, да, может, нет. Но совет не оспоривать глупца не всегда кажется убедительным.

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=58872600D0893
24-01-2017 (13:09)
Автором неповторимых перформансов и удивительной личностью он останется, несмотря ни на что

! Орфография и стилистика автора сохранены

Нечестная власть, как советская, так и путинская, очень часто расправлялась с оппонентами, спихивая их с пьедестала. У этой практики два резона: психологический - неприятно, что кто-то своей героикой опровергает твой конформизм. И пропагандистский: окучиваемый народ должен знать, что враг - не просто так, но и мелкая, ничтожная личность. Ложечки из комода тырит.

В первой половине 80-х в нонконформистском Ленинграде были арестованы несколько моих знакомых, но арестованы, как при стрельбе под яблочко, не за то, что в них бесило власти, а за некоторые неточности в быту.

Фамилии называть не буду, тем более что они прекрасно известны, а о делах расскажу. Одного, редактора исторического альманаха, выходящего в самиздате и за границей, арестовали за то, что в его направлениях в архивы, в том числе в Публичную библиотеку, были поддельные подписи. Поддельные подписи, поддельный документ. Так интерпретировал суд.

Речь же шла о рутинной процедуре: чтобы получить право читать книги зарубежных историков и архивные документы, необходимо было принести "отношение" с работы, в котором бы подтверждалось, что книга тебе нужна не просто так, для удовольствия от чтения, а для выполнений важной научной работы такой-то.

Так как культурный Ленинград - тонкое масленое пятно на асфальте, все всех знали. И, чтобы помочь приятелю, издающему смелый и научно отчетливый исторический альманах, другой приятель, служивший в местном толстом литературно-художественном журнале, давал ему собственноручно подписанные бланки. Их-то историк-оппозиционер и приносил в спецхран Публички.

Все было бы хорошо, но бланки выдавались на какой-то короткий срок, скажем, на месяц (я конечно, точно не помню и фантазирую). А потом нужен был новый бланк. И так из месяца в месяц, из года в год. Жизнь-то течёт.

Короче приятелю из толстого журнала это надоело, и он дал своему приятелю-оппозиционеру целую пачку бланков, но подписал только один. Так как нужно было ещё что-то писать, типа даты, и лучше все было написать одним почерком и одной шариковой ручкой.

Вот за это историка-оппозиционера арестовали, судили, отправили в лагерь: мошенник подделывал государственные документы. О политике ни слова, зачем создавать авторитеты.

Другой видный гуманитарий читал вменяемые лекции, встречался с иностранцами, давал всем без разбору читать получаемые от них запрещённые книги, ходил на квартирные выставки и чтения: короче распространял вокруг робкое облачко свободы. Ну, как дыхание при морозе. Но арестовали его не за это. В пору студенчества, падкого на эксперименты, у него была неприятная история с наркотиками, закончившаяся для него лёгким испугом. Слишком известным было имя папы, короче - неприятный эпизод, о котором фигурант будущего уголовного дела забыл, но контора-то пишет.

И вот пришла пора брать его за живое, просто очередь подошла, пришли с обыском, и тут же - вот новость: нашли нужное для ареста количество героина. Понятно, пакетик ему подбросили, но подбросили только потому, что была возможность сказать: он как в юности баловался травой, так и сейчас торчит на герыче.

Третьего - исследователя советского авангарда, библиофила и автора самиздата, не мудрствуя лукаво, взяли за спекуляцию книгами. Он, действительно, на книгах немного зарабатывал, но раздражало, конечно, не это, а то, что через него пол-Ленинграда прочитали Архипелаг, Авторханова и Школу для дураков. Плюс свежие номера Континента и Эха. Посадили его по политической статье, но унижали как спекулянта.

Понятно, почему я вспомнил об этом в связи с Павленским. Он, безусловно, изумлял своей смелостью и стойкостью. И точностью. Он рвался в путинскую тюрьму, как Красная стрела после Бологого. Поэтому сажать его за дверь ФСБ или за яйца всмятку на Красной площади резонно посчитали неправильным. А вот за бытовуху, да ещё с сексуальным перламутром - милое дело. Плюс: заставили сбежать и показать голую спину. А его почитателей спорить: виноват - не виноват, бил - не бил, насиловал или просто нож с тонким, как ложь, лезвием показывал.

В принципе работа сделана со знаком советского качества, лучше не бывает.

Как из этой ситуации, когда нас отчётливо заставляют жить по чужим правилам, выйти? Универсальных способов нет. Предложу свой. Оделим белок от желтка. Конечно, яйцо одно, но разбив его, можно отделить белое от желтого. Акции Павленского от некоторых их интерпретаций. Его демарши, как лютики на тюремном асфальте, выросли внезапно для нашей нелюбопытной эпохи. Они фальцетом вышли за пределы искусства и стали политическим актом, оставаясь перформансами. То есть и художественная, и общественная волна пошли, сменяя и накрывая друг друга.

Был ли в этих акциях этический аспект? Был, конечно: демонстрируя трудно понимаемую отвагу, Павленский унижал власть и давал образец несгибаемого поведения. Это и есть этика в наиболее востребованной сегодня форме.

Теперь представим, что обвинения Павленского в жестокости и насилии подтвердятся? Нет, я сказал неточно. Подтвердиться они не могут, потому что никто теперь ни следствия, ни суда проводить, скорее всего, не будет. Зачем? А даже если будут? Герой скомпрометирован, и этого достаточно. Но скомпрометирован ли герой?

Я помню историю тоже из начала 80-х годов, но не из ленинградского, а из московского андеграунда. Нескольких молодых и быстро попавших в резонанс московских художников решили остановить: отправили набраться ума в армии и потребовали покаяний. Ну, и некоторые покаялись.

Это был неприятный момент. Мы с Приговым обсуждали эту кагэбэшную акцию, и Д.А. сказал примерно следующее: сегодня художник может делать как бы что угодно, на интерпретацию его произведения это не влияет. Даже если сам художник заявляет, что не занимается искусством, а его главное произведение - само существование.То есть художник может быть демоном. И это при приговском ригоризме. Мне показалось, что в Пригове проснулись отцовские чувства: все-таки младшие концептуалисты.

Я же и тогда, и сейчас с этим аккордеоном терпимости по отношению к художнику не был, в общем, согласен. Хотя, понятное дело, роза лучше ромашки, но самая лучшая ромашка лучше розы. Селин, Эзра Паунд, Гамсун были фашистами: нам требуется усилие, чтобы отделить репутацию от поэтики. Да и надо ли? Возможно ли? Среди поэтов и художников убийц и насильников, возможно, больше, чем в среднем по популяции. Темперамент как парус.

Я не знаю и, скорее всего, не узнаю, что из обвинений Павленского - правда, а что нет. Защищается он плохо. Но автором неповторимых перформансов и удивительной личностью он останется, несмотря ни на что. Репутация, конечно, подмочена. Но художник, возможно грандиозный, остался. И упрямый борец с ретросовком. Я просто отделяю белое от желтого.

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=5898174F8145B
06-02-2017 (09:46)
Это не просто вранье, а вранье во спасение - спасение в кругу врагов

! Орфография и стилистика автора сохранены

Россия, несомненно, ни в одном своём проявлении не является уникальной. Ни одно свойство, в том числе такое/такие, что интерпретируются как достоинства и ужасающие недостатки и пороки, не являются присущими только ей. И это без Трампа или Орбана понятно. Более того, даже букет таких свойств, икебана проявлений, столь же далека от неповторимости.

Только, пожалуй, если эти свойства брать с коэффициентом временного протяжения (то есть столько лет, десятилетий или столетий та или иная совокупность свойств сохраняла социальную и культурную актуальность), только тогда, возможно, появляется то, что называется следом в истории.

Да и то каждый раз нужны соответствующие оговорки. Не моргает ли желтый и тусклый фонарь на перекрёстке, не слепит ли глаза темень?

То есть, что мы не возьмём: скажем, грубость, агрессивность и жестокость – они очень часто проявляются как в русской истории, так и в других. Скажем, хуту, уничтожавшие тутси, были ли они беспощаднее красных и белых в Гражданской войне? Вряд ли. А Красные кхмеры, а пакистанцы и индусы в своём противостоянии после ухода Британии, могут сравниться с непреклонностью отрядов продразвёрстки или следователей НКВД?

И если в этой параллели нас смущает поверхностность влияния гуманистической культуры у хуту или у красных кхмеров, то можно вспомнить и немцев, обретших при Адольфе право на зверство из толщи христианской и вполне себе не лишенной гуманистической традиции немецкой культуры. Или франкистов и республиканцев в Гражданской войне в Испании. Или инквизиторов в тех же испанских застенках. Или конфедератов и федералов в Гражданской войне в Америке.

Возьмём такой важный параметр, как ощущение себя в толпе врагов, в их змеином кольце, ощущение глубокой чуждости окружения, столь характерное для российской ментальности? Ирландцы-католики в Северной Ирландии также ощущают себя во глубине сибирских руд под натиском инобездуховных протестантов-англичан, их чуждой культуры и конфессии.

И таких ситуаций, когда окружающее большинство – враждебно (или кажется враждебным, хотя очень часто не кажется), полно и в Европе, и на других континентах. Скажем, баски в Испании. Или феномен Израиля-Палестины: Израиль в кольце чуждых и очень часто враждебных арабских стран, палестинцы в окружении чуждых и враждебных израильтян. Одно кольцо внутри другого. Братство кольца какое-то.

Можно, конечно, предположить, что жизнь в колодце вырабатывает похожие реакции: недоверие, подозрительность, агрессивность, беспощадность. И это, скорее всего, действительно так.

Хотя у русского букета есть ещё немало ярких цветов, важных для нашей икебаны. Например, угрюмость, социальная вялость (если не асоциальность), отсутствие солидарности, недоверие к труду. И, как следствие, хроническая неуверенность. И за одним следствием - другое: лёгкость срыва на фальцет, как падение в кусты крапивы, в браваду, неоправданный риск. Ощущение, что как-нибудь, да все уладится само, надо только не прогнуться, показать себя добрым молодцем (не в смысле добрым, это как раз редко востребованное качество), а в смысле крутым и рисковым.

Но опять же и эти черты не редки в других социумах. Я, скажем, не встречал людей настолько хмурых, как русские (и безудержная пьяная русская весёлость, и тотальная ироничность культуры с этим, конечно, связаны), но это лишь частное проявление ограниченности моего опыта.

Да и потом все те качества, которые я уже перечислил, имеют другую временную протяженность. Сошли немцы с ума – вломили им по первое число, и немецкий народ как от обморока ожил. Ирландцы несколько веков стреляли и взрывали англичан как породу в горах и с сочувствием как к витринным манекенам, но даже они, в конце концов, смогли отказаться от самых агрессивных и жестоких приемов.

В этом русская история предъявляет легкую претензию на оригинальность. Цикличность. Большая часть времени проходит под знаком непримиримого противостояния с диким и тлетворным Западом. Долгого и изобретательного противостояния своему размытому отражению в зеркале ванной. Потому что противник далек от реальности, и очень часто мифологизирован до неузнаваемости. Хотя и имеется на самом деле. И его ненавидят, боятся, высмеивают, демонизируют и радуются своему отличию: мы, мол, бедные, да, зато живем в согласии с собой, совестью и правдой. А они там мучаются от одиночества индивидуализма, не знают, куда деть 10 тысяч сортов сыра и вообще общество потребления, никакой духовности.

А вот когда в очередной раз нечего жрать, начинается робкое просветление, первое сомнение в выбранном пути, комплекс превосходства сначала медленно, а потом и бурно сменяется комплексом неполноценности. Запад, сверкающий как наряженная хрустальными мифами елка, неудержимо притягивает. Появляются идеи общего дома, объединённой Европы, Россия раскрывает свои заскорузлые объятия, рассчитывая, что ее, как блудного сына лейтенанта Шмидта, теперь будут любить и кормить бесплатно. Да ещё восхищаться: ай, молодца, какой русский умный, да несказанно хороший. А добрый какой: станет в подъезде ссать – и пар идёт. Начинается конвергенция, западные товары устремляются в Россию, западные технологии спешно используются.

Но – недолго сказка сказывается, недолго фраер танцевал - как только первый голод утолён, а вместе с ним приходит понимание, что Россия все равно отстала на 28 с половиной веков, то появляется обида: да не очень-то и хотелось. Вспоминают с дрожью в голосе о духовности, православии, традициях отцов и дедов, которые мы не отдадим за подачки и понюшку табака, слишком много святой крови за них пролито. И – динь-динь – муравейник закрывается, Запад – говно, давно прогнил, мы – пример истинности всему миру. Не в деньгах, брат, счастье. Автаркия, самолюбование на очередные пару десятков лет, пока опять жрать станет нечего и возникает сомнение: а не сбились ли мы случайно с пути?

Я так долго об этом только для того, чтобы высказать предположение: а не есть ли этот рисунок исторического движения – что-то похожее на уникальность? Кто так же, как мы, - туда-сюда-обратно-тебе и мне приятно – на протяжении веков, без устали ставит одну и ту же пластинку у меня во дворе? Моих исторических знаний недостаёт, чтобы привести пример, способный украсть у русского мира его здесь первенство. Может, подобное и есть в каких-то племенах Амазонки и Замбези, что также ходят по историческому кругу, как слепой пони, но среди европейских стран таких нет.

Среди больших точно нет, хотя другие православные страны чем-то неуловимым, конечно, похожи: у них тоже прослеживается движение туда и обратно, но, в отличие от нас, каждый раз что-то да сохраняется, как считал Лотман, у нас же – гордое выжженное дотла поле и все опять заново с понедельника.

Это я так, в качестве предположения, потому что был я в балканских православных странах, и нет там нашей хмурой беспросветности и наглой самоуверенности хама, только что слезшего с елки и не поцарапавшегося. Но предположение, что именно православие и есть одна из причин перемежающегося комплекса превосходства и неполноценности, которые и формируют в какой-то степени нашу истерическую/историческую самобытность, не лишнее.

Не в том смысле, что православие хуже католицизма или культа вуду, не хуже, но то, что православная Россия находится в окружении, в основном, католических и протестантских стран (плюс мусульманских и буддистских) – в какой-то мере объясняет весь неповторимый запах русской икебаны.

Ее, повторим, хмурость, жестокость, неуверенность (переходящая в шапкозакидательство), ее агрессивность, недоверчивость (вкупе с удивительной даже для ребёнка наивностью). Ее социальную пассивность, по щелчку пальцев обращающуюся в стремление к неоправданному риску. Ее плохую историческую память (хоть здесь венок первенства удержать особенно трудно, нас много на этом челне), позволяющую веками ходить по цирковому кругу и каждый раз рассчитывать, что за следующим поворотом – точно Эльдорадо с коврами-самолетами и скатертями самобранками в каждом сельпо. Ее в итоге тотальную нерациональность, когда, кроме понта, никаких чудес.

И, конечно, чуть не забыл, невыносимая лёгкость вранья. Ведь это не просто враньё, а враньё во спасение. Спасение в кругу врагов. И в ответ - вранье самоупоения.

И что – поменять православие на пресвитерианство или пастфарианство? Свежо предание, да звучит нелепо. Взрослые нации так просто религии не меняют, ведь религия – это система самооправдания, в том числе истории. Ошибок и пороков. Но как иначе сорваться с крючка, соскочить с заводной исторической карусели? Все хорошие способы в виде перестройки, оттепели, либеральных (естественно, псевдо) реформ испробованы, и результат неизменно повторяется. Вечером стулья, утром самодержавие с новым фасоном гульфика.

Из плохих вариантов о смене религии на более конвенциональную – я уже говорил. О военном поражении, длительной оккупации и длительном (короткое уже было) внешнем управлении типа монгольского ига Европы – тоже.

Остаётся один вариант: пока неопробованный и неизвестно когда способный появиться на историческом прилавке: это когда (и если) сами религии уйдут как с белых яблонь дым. То есть такой религиозный экуменизм, братовья мои, когда всем уже давно по барабану: что элин, что иудей, что друг степей – калмык. Что в лоб, что по лбу. Нет разницы между католицизмом и православием, и русский - достойный сын в семье европейских, африканских и азиопских народов, живет, не мучаемый дурными снами о своей уникальности и удушливой духовности. Помечтаем?

[Михаил Берг]

http://www.kasparov.ru/material.php?id=58A5C8876C855
16-02-2017 (18:54)
Эта нервозность - именно из-за социального напряжения в первую очередь

! Орфография и стилистика автора сохранены

У продолжающихся ссор внутри интеллигентного (либерального?) сообщества свои резоны. Конечно, сейчас многие переживают что-то среднее между тяжким разочарованием, обидой и безысходной злостью. Трамп выгодно оттенил Путина, то есть придал ему фундаментальность, и, как почувствовали уже многие, эта мракобесная фанаберия - не на пять минут: Россия запрягает долго, а едет еще дольше, пока лошадь не сдохнет.

Отсюда - по крайней мере отчасти - попытка самоутвердиться в новых обстоятельствах бесконечной агонии, что переживет и нежные, и железные идеи. Одним из приемов самоутверждения является проверка своей репутации. То есть многим понятно, что в путинском большинстве свои крепчающие (или становящиеся грубее) законы, не то что в мире, где Путиным, как русским духом, и не пахло.

Как результат, поступки, со стороны кажущиеся опрометчивыми, а вот для самой в той или иной степени публичной фигуры (публичной в узком кругу, который и определить подчас трудно) это - как бы такое барство. Или столь ценимая на одной седьмой крутость. Могу ли я сделать то, за что неизвестного бедолагу заклюют ворошиловские соколы, а мне лишь присвистнут в спину: во как, смелость еврогорода берет.

Примеров такого вызывающего (или не вполне обдуманного) поведения много, я мог бы привести имена, но они и так известны. Сказал то, что говорить по уму не следовало, нарушив сразу несколько либеральных табу; поехал туда, куда ездить как бы нельзя, потому что это не твоя земля, а оккупированная твоим государством (и то, что ты с этим государством вроде бы воюешь, не меняет расклада). Сделал шаг (в виде поддержки сомнительной или скомпрометированной персоны), думая, что тебе с твоими многолетними заслугами это можно.

Время, однако, у нас нервное: загоняемые по горло в резервацию не находят правильной стратегии поведения (не находят не потому, что не умеют, а потому что в их положении ее, скорее всего, уже - или пока - нет). Отсюда нетерпимость и ярость по поводу слов и поступков, имеющих лишь символическое (в смысле - не слишком большое) значение. Что такое небольшое? А влияющее только на репутацию (в том же узком кругу) и не влияющее на социальное будущее всех остальных.

Но ведь эта нервозность именно из-за социального напряжения в первую очередь. Не стоит говорить о моральных терзаниях, мы не знаем, как их измерять. А вот реальное обеднение, оскудение социальных стратегий выживания и еще более проблемные обстоятельства того же, но уже в скором будущем - это и есть основная причина нервозности, легко обретающей моральные или репутационные коннотации.

Выжить профессионально и не загнать в нищету семью становится все опаснее. Опаснее не в смысле сесть в тюрьму (хотя если поведение включает в себя акционизм или протестную деятельность, то и в тюрьму), а в смысле резкого понижения социального статуса, что для многих болезненней любых нравственных терзаний.

Однако развитие социально-политической игры, предпринимаемой властной путинской как бы элитой (и поддержанной, подтвержденной структурно похожими приемами в странах, которые еще вчера казались полюсами социально-политической стабильности), позволяет сделать несколько неутешительных предположений.

Число каминг-аутов, когда какой-нибудь писатель еще с советской репутацией нонконформиста вдруг, как из-под одеяла, выпрыгивает новеньким, как из чистки, патриотом, не может не расти.

Прежде всего за счет тех, кто полагал, что время путинского консервативного поворота вот-вот закончится. А выясняется, что этот поворот еще не совпал с самым крутым радиусом и многое еще впереди. Но самое главное - повторим - не опасность вылететь на повороте из окна, а не вписаться в него социально. То есть оказаться на обочине социума, который входит в туннель, выход из которого не просматривается. Вспомним Вагинова, который описал это погружение в темноту без единого просвета впереди. Это не радостные скоморошьи гимны распаду, который уже не страшен, а смешон, как у Венички. Смешон именно потому, что система, кажущаяся вроде бы всесильной, смешна для многих. Как бывает на выходе из темноты. А вот при входе - никакого смеха, никакой внутренней свободы.

Поэтому и неправомочно сравнение: мол, 30 лет назад существовало самодостаточное (якобы) подполье, и никто из него (якобы) не рвался в совок, настолько очевидно он был опороченным и дезавуированным. Что же теперь-то (если забыть о двух "якобы")? А теперь все иное.

Разным был и бэкграунд, не только культурный, но и социальный. Мы все жили в той или иной степени в нищете, и напугать усилением этой нищеты было проблематично. Те, кто испугались, давно занимали очередь в Союз писателей и стояли в ней почти безропотно. Попивая водочку иль думая о ней.

Сейчас позади годы вполне себе обеспеченной и комфортной жизни, подаренной нефтяным бумом, но воспринятой как вознаграждение за стойкость, образование и правильный выбор. И вот теперь этот уровень не просто понижается, а грозит превратиться в нечто несущественное и - повторим - опасное для близких наблюдателя и для него самого.

А раз так, раз перед нами симфония социального оскудения и политической безнадежности, то все те, кто и так давно тяготел - не к русскому миру, хотя подчас и к нему - но к легальной профессиональной деятельности, что ли, начинают вертеть шеей. Потому что если честно, то у всех на весах именно это: профессиональная (легальная в путинском социальном пространстве) карьера (петитом: и ее бенефиты) и даже не политизация (отнюдь, сказала графиня), а профессиональная и социальная деградация. Типа лишат профессии и денег.

Поэтому число отступников от доктрины неприятия всех проявлений путинского режима (по принципу: преступник и пол моет как преступник) будет расти за счет тех, кто будет пытаться жить - это такая формула конформизма - не в черно-белом, а в реальном мире со всеми оттенками серого. Иначе говоря, выводя некоторые стороны режима за границы маркировки как преступной: детей учить-то надо, стариков лечить-то надо, семью кормить-то надо? Детей, женщин и героев.

Хотя возможны более прихотливые варианты. Типа: я всегда не был уверен, что такая вот непримиримость по отношению не столько к политикам, сколько к "людям, попавшим в политические обстоятельства" (русские в Крыму и на Донбассе), говорит о категоричности, чуть ли ни большевистской. Или: а вот и на вашем Западе точно такие же споры, и никто не воет о нерукопожатности.

Сама риторика объяснений, почему сил терпеть не хватило, может быть интересна, но не представляется принципиальной. Дабы выбрать профессиональный рост и неголод для семьи, не обязательно выбирать слова, слова всегда - оправдания, в разной степени убедительные. Выбор же типологически понятен: вместо верности стороне, на которой былая (но почти бесполезная сегодня) дружба и авторитет (опять же в прошлой жизни, которая дышит на ладан), выбирается всего один шаг в сторону. Нужен только один шаг, и наступает свобода. От среды.

Кто вспоминает подписантов первого письма 84, а потом 500 в поддержку оккупации Крыма? Только если ты посчитал, что получил от власти индульгенцию и теперь можешь все. Не можешь. Как, впрочем, (об этом мы уже сказали) и в случае самой что ни есть бронебойной репутации либерала в огонь, воду и трубы. В нервные эпохи у репутации нет прошлого: она должна подтверждаться ежесекундно заново и разрушается при малейшем отходе в сторону.

Несколько слов об игроках и болельщиках. То есть о тех, кто участвует в расширении резонанса поведенческого скандала. О тех, кто осуждает вышедшего за флажки приличия с моральных или политических позиций. Как раз моральные соображения и политические убеждения здесь не важны: не потому, что их не существует, а потому, что они по большей части есть следствие той или иной социальной позиции.

Понятно, что любые скандалы действуют на нервы и редко когда выглядят красиво. Тем более что в осуждении социально-политического выбора резидента России, скажем так, принимают участие, порой яростное и бескомпромиссное, нерезиденты, проще говоря, эмигранты. То есть те, кто в сегодняшней России уже ничем не рискует и участвует в дискуссиях отчасти для решения собственных психологических проблем. Вроде подтверждения своего выбора: в России жить нельзя, и я правильно поступил, свалив из нее тушкой или чучелом еще в 91-м.

Понятно, что именно с этической точки зрения этот максимализм часто проблематичен, но мы не о нравственности, а о социальной дифференциации. И здесь можно предположить, что многие голоса из хора, что мы слышим, как сразу переходящие на фальцет или, напротив, сохраняющие академическое спокойствие, играют на одну команду и, в общем, на схожую цель. Повысить барьеры для допустимого либерального (интеллигентского) поведения и цену выхода за них.

В принципе, это нормальная социальная практика в ситуации, когда социум, жестко регулируемый властями, деградирует и истощает силы для сопротивления в самых отдаленных от принятия резонансных решений группах.

Если все станет легко и все позволено, проиграет прежде всего российское социальное пространство. Кстати, похожую, как ни странно, дилемму (хотя странно это было еще три месяца назад) решают и критики политики Трампа в Америке. Пытаются выстроить колючую проволоку вокруг вменяемости. Неимперскости, в нашем случае.

[Михаил Берг]

http://www1.kasparov.org/material.php?id=58B4535CE81FC
27-02-2017 (19:36)
Просто не кроши на меня батон, понял?

! Орфография и стилистика автора сохранены

Доня, и что ты меня не слышишь, а? Прислать слуховой аппарат и пару наших, чтоб носили колонки? Я послал тебе своих евреев в помощь, и тебе все мало? Отдал за здорово живёшь Мишу Флинна живодерам из си-эн-эн и це-эр-ру? И что вы, Доня, на это скажете? Я оторвал вам от души своих лучших кремлёвских мальчиков, я им орден Дружбы на цыпочках вручал и налом за посидеть рядом платил. Короче, полный шухер-мухер устроил и после всего этого: засунь Крим, куда взял? Это, Доня, у вас называется честная мужская дружба по переписке за три копейки?

Только не надо мне, Вова, ля-ля за мир во всем мире, ладно? Я тоже умею считать на деревянных счётах и в чёрных нарукавниках чужие деньги, хорошо? Кто кому за что платил, спросите у Шурика Бороды, да? И ваши двести километров плёнки, как я е** полковников фэ-эс-бэ в кителе, можете оставить себе, смотрите на здоровье перед каждым заседанием вашей Думы и учитесь, как это делают горячие парни на стоянке синагоги в Техасе. Кстати, евреев можете забирать обратно, вместе с пенсией, у меня такая мишпуха переходит мексиканскую границу каждую неделю туда и обратно трижды. И не надо меня пугать Кримом, я вам не дорогой Никита Сергеич, а меня на ваш Крим две Аляски с перламутровыми пуговицами впридачу. И не надо, Вова, шума. Я это сам учился и из первых рук, чтоб вы знали.

Какой шум, Доня, я вам про зелёных человечков ничего пока не говорил, только не надо песен! Мне не нужны ваши две Аляски, как рыбе зонтик, вы меня понимаете? Я просто скажу, спасибо, Доня, у меня нет никаких претензий, ты все сделал хорошо, гуляй, как вольный ветер. Ты своё отработал, мы теперь в расчете, как говорят инцидент исперчен. Я это просто скажу, так, между прочим, типа Рите на раша-тудей, и так улыбнусь доброй мертвой акулой, как я умею. И всё, Доня, всё, ты будишь долго мыть ж**у и мазать ее вазелином, будешь доказывать, что ты не верблюд, до второго пришествия Обамы, но даже он тебе не поверит, Доня! Так что сиди ровно, я тебе с Чуркиным показал как бывает, или мне тебе в послы Лугового с Ковтуном послать? Так что будь спок, как только мне понадобится типа поесть-попить, сам в зубах принесешь, ты у меня теперь откликаться будешь на кликуху Максимка, Доня! Но не плачь, я это так, на всякий пожарный, Доня, президентствуй, паря, никто тебе не мешает, просто не кроши на меня батон, понял? Можешь даже сухарь погрызть, это для памяти полезно, да и вообще.

[Михаил Берг]

http://www1.kasparov.org/material.php?id=58BAF20920DC6

04-03-2017 (20:06)
Первый, кто завопит "не надо охоты на ведьм!", и будет засланный для спасения режима казачок

! Орфография и стилистика автора сохранены

Чем дальше в лес, тем отчётливее будут проявляться позиции тех, кто прикидывается дровами. Две тысячи семьсот двадцать второй политический каминг-аут. Пресс-секретарь премьер-министра, некогда журналистка знаковой для России газеты, в ответ на упреки ее шефу в коррупции отвечает - это предвыборная пропаганда. Хотя через предложение предвыборность щеголяет уже в шапке "какая-то". И через запятую про "осуждённого". Волнуется, наверное.

Или журналист не менее знаменитой передачи "Взгляд" Александр Любимов говорит, что Владимир Соловьев - такой искренний, что дальше уже некуда; а российские шоу - лучше американских и европейских. А делались ли они по чужим лекалам или домотканые - неважно, они тоже покупают у нас передачи. Наверное, шоу того же Соловьева "А ну-ка, девушки" на слова Лебедева-Кумача.

Хотя нетрудно заметить, что системные либералы предпочитают не светиться без нужды в пачкающих репутациях интервью, понятно, что они все немножечко шьют: то есть шьют себе дело и понимают это. И все, конечно, в доле. То есть делят общаг и помнят об этом прекрасно.

В "Крестном отце" есть эпизод, когда дон Корлеоне предупреждает сына, что предателем окажется тот из самого ближнего круга, кто первый предложит договориться с врагами.

Я это к тому, что, когда Путина для спасения общего дела сменит умозрительный Медведев-Кудрин-Шувалов, то есть либеральный двойник, тот первый, кто завопит: только не надо устраивать охоту на ведьм, и будет засланный для спасении режима казачок. Только засланный ли: ведь отнюдь не меньшинство росинтеллигенции он представляет.

То же самое было в начале перестройки, когда советские либералы начали петь о необходимости отказаться от охоты на советских ведьм, мол, главное - не свалиться в пропасть братоубийственной гражданской войны (сегодня для этого есть свой синоним: откажемся от ”языка ненависти"). И далеко не сразу стало понятно, что они тоже в доле. Это доля не всегда и не только материальная, она и символическая: они и не ушли с подмостков общественной жизни, они, как Ленин, более полвека с нами, и уйдут на дно вместе с ватерлинией корабля.

Но дело не в том, чтобы прославлять сумерки свободы, гражданскую войну, месть, ненависть и ее язык, полагая эту пилюлю панацеей от всех российских бед. Я не знаю, что является панацеей, да и есть ли лекарство, способное спасти жизнь наподобие заводной карусели с бубенцами.

Но я знаю другое: цемент для путинского фундамента готовили не интеллектуально невинные Сечины и Патрушевы, а те самые системные либералы, которые сейчас и завтра, и всегда будут отбеливать в щелоке своего авторитета режим (и значит, себя) до последнего козыря в длинном рукаве. И дело опять же не в том, что они в доле, что нашли себя наутро в воровской малине в одной постели с накрашенной (и ненакрашенная страшная) Яровой, а в том, что и сотворили этот режим.

Они сразу, ещё при Ельцине, пошли в услужение олигархам, которые создавали карманные СМИ, впоследствии приватизированные Путиным. Они тихо сочиняли карманную жизнь для карманников в натуре. Именно они - другим это было не под силу - создавали язык перехода от номенклатурного социализма к номенклатурному капитализму. Они боролись с видимостью коммунистической угрозы, они раздвигали китайские ширмы над процессами приватизации и вовремя закрывали спиной руки наперсточника от лоха-общества.

Они и есть - фундамент режима: не троечники-чекисты с кургузым горизонтом, не бывшие красные директора в фетровой шляпе, не комсомольцы с галстуком-селедкой и туфлями-лодочками, то есть перестроившаяся советская номенклатура в кагэбэшном и прочем изводе. Нет, это - выгодоприобретатели. А придумывали и продвигали идеологию обмана и обвеса - либералы с неплохим образованием и живыми интеллектуальными способностями.

Читатель ждёт здесь рифмы "розы" (мол, ум-то был, вот совести не хватило согреться в крещенские морозы), но я обожду. Совесть - вещь психологически противоречивая, нравственность - понятие историческое, моральное осуждение пусть формулируют другие.

Я же о том, что они обязательно опять завопят: только не надо охоты на ведьм; только бы не было войны; не разрушайте и так невеликое уважение к частной собственности - основе основ того, чего нет. Вот, скажут, посмотрите: такой-то пытался и даже проводил вполголоса реформы, такой-то, говоря о необходимости не скатываться в сплошное отрицалово, способствовал освобождению пятого и десятого. Да и только представьте себе, что бы было, кабы простодушным и кровожадным силовикам не противостояли - да, слабосильные, но либералы.

Можно, кстати, легко сравнить: язык троечников-чекистов мы услышали после разгрома Болотной - все эти написанные обухом топора законы Димы Яковлева, Мизулиной, Яровой, язык Федорова и Милонова - горн нового времени. Они вышли на сцену, хамя от стеснительности, когда власть перестала миндальничать, притворяться и отказалась от либерального дискурса.

Но законы подлецов стали возможными, когда дело было уже сделано, когда либералы сбондили Елену по волнам, когда условный Путин получил Россию, которая пришла к нему нагая как свобода, то есть беззащитная, голодная и готовая на все. Когда Путин был уже оправдан и всероссийски обэкранен. Когда сказали о "либеральной империи" в Чечне, когда спели свои "Старые песни о главном", когда не защитили Грузию, когда позволили противопоставить себя мигрантам и грызунам; хотя и тогда было уже поздно.

Поздно, в принципе, было всегда. Не всегда это было очевидно. И когда это не было ещё очевидно, именно те, кого неправильно называют системными либералами (но бог с ним, не охота спорить по поводу терминов), именно они и сплавили этот айсберг надежд под ноги номенклатурному Титанику лихоимцев и пройдох, но и сами стали пройдохами и сбытчиками краденного. Да, нет: не сбытчикам - они-то все и украли. Просто удержать все в своих руках было проблематично, вот они и взяли пару пареньков в трениках, чтобы поддержали покудова. Но они-то и есть воры и кровопийцы: вот это и хотелось бы не забыть. Только как?

[Михаил Берг]

http://www1.kasparov.org/material.php?id=58E11DEE7ACD3
02-04-2017 (18:57)

И сорок, тридцать или пятьдесят лет назад Евтушенко был витриной развитого социализма

! Орфография и стилистика автора сохранены

Сорок лет назад весенним погожим деньком я увидел Евтушенко. Подрабатывал я тогда экскурсоводом в Домике Петра I, что на Петроградке. Посетителей не было, я ждал назначенную экскурсию, мы сидели с девушкой-контролёром вдвоём на скамейке, я с книжкой, она типа с вышиванием.

Евтушенко вошёл с другом, купил в кассе билеты и шумно, как роллинг стоунс, повалил к нам. Был он относительно молодым человеком, в кепке, с хорошим фотоаппаратом, висевшим на хипповой перевязи Портоса. Эпатировать было некого, со мной он шутить не стал и взялся за девушку-контролёра. "Витя, дай тетеньке бумажки из кассы, а то она нас с тобой не пустит! И дай тетеньке конфетку, как бы на чай". Его приятель (я его, как и Евтушенко, многократно видел потом на писательских тусовках в перестройку) действительно протянул девушке (она была, по крайней мере, вдвое моложе поэта) билеты, а потом барбариску со стершимся фантиком. Я смотрел прямо на него, ожидая, когда я получу основания, чтобы вступиться за даму и врезать ему в харю, но Евтух повода не дал.

Думаю, девушка понимала, что над ней издеваются, троллят, говоря сегодняшним языком. Вообще-то ничего страшного, я его просто не любил (мои проблемы), но девушка конфетку взяла и даже прошептала со стеснительным жеманством: "Спасибо". Пасовать перед знаменитостью - не порок, привычка. От стеснительности мы либо рабы, либо хамы. Я вернулся к своей книжке.

Известные слова Бродского об Евтушенко и колхозах имеют два, как мне кажется, мотива. Бродский был эгоцентричен, и у него имелись факты, что Евтушенко стучал на него в КГБ, был одним из виновников его высылки (Бродский резко обошёл его на повороте западной известности, что не прощается) и вообще был либеральным лицом совка. Такая постоянно действующая выставка человеческого образа советского режима.

Но не менее важным было отношение к Евтушенко в андеграунде. Бродский, конечно, был не командный игрок, ему претили любые групповые ценности, он любил только тех, кто его любил, прославлял и преклонялся. Но отвращение к Евтушенко было настолько всеобщим и неоспоримым, что не могло не повлиять и на Бродского.

За что не любили Евтушенко? О поэтике я не говорю: намеренная ориентация на архивный, выветрившийся, традиционный язык, как последствие уничтожения любых воспоминаний о русском авангарде и Серебряном веке.

Хотя к его приятелю Вознесенскому, демонстрировавшему псевдомодернизм и неофутуризм, отношение было не теплее. Что не означало, что в рамках приветствуемого властями традиционализма Евтушенко или бесконечно искусственного и неопасного неофутуризма Вознесенского их адепты не демонстрировали прогрессивных мыслей или оригинальных способов выражения. Или смелости неприкасаемой витрины. Или свободомыслия на экспорт. Демонстрировали.

Но ведь это мы сейчас слезящимися от сочувствия глазами смотрим на только что ушедшего от нас пожилого поэта-эмигранта (любить умеют только мертвых) и видим борца за поэзию и русское слово ("Танки идут по Праге"). Хотя буквально полгода назад он успел отметиться в позорном собрании Русского ПЕН-центра, поддержав писателей-патриотов против писателей-либералов (не хочется говорить подробнее и точнее, не в этом суть). А про Крымнаш и не говорю, как про антиукраинскую риторику с восторженным пафосом ("Медсестра из Макеевки").

Нет, и сорок, тридцать или пятьдесят лет назад Евтушенко был витриной развитого социализма. Более всего его поэтическая/политическая стратегия напоминает то, что творит на наших глазах батька Лукашенко. Как тот умело, виртуозно лавировал и лавирует между Путиным и Европой, так и Евтушенко с не меньшей виртуозностью лавировал, но не вылавировал между клавиатурой либерала (пафосного демократа, рубахи-парня от сохи и серпа с молотом) и клавой патриота-коммуниста, мечтающего максимально очистить дело Ленина от волюнтаристских наслоений.

Но как только ощущал, что дело пахнет керосином, что ему, поэту из валютной "Березки", грозит опала, разражался ура-патриотическими виршами, которые с наслаждением помещала на первых страницах центральная печать (хотят ли русские войны, спросите вы у Путина).

Но дело, конечно, не в двоемыслии, не в двурушничестве. В русской культуре есть тип талантливого писателя, способного кадить и нашим, и вашим с равным азартом. Это В.В. Розанов. Тот тоже: то за либералов, то за мракобесов и черносотенцев. То о евреях с тайным придыханием, то вместе с Флоренским распространяет фейки о крови христианских младенцев в ритуалах приверженцев Ветхого завета.

Но Розанов даже в подлости был оригинален и неповторим. Опавшие листья.

Посмотрите на Евтушенко теми глазами, которыми смотрели мы, читатели Лены Шварц, Кривулина, Пригова, Рубинштейна, Стратановского. Евтушенко использовал язык, который можно было пародировать, презирать, третировать как советский штамп. Но и любить его никто не запрещал, как любят многие наивное кино детства. Тем более, что - повторю - в рамках выбранного языкового канона он демонстрировал и пластику, и тонкость, и смекалку хитрого советского человека.

Так устроена жизнь, что двери в культуру разные. И мало кто заходит с центрального входа с мраморными атлантами по бокам (да и где он?). Благодаря государственному усилителю, Евтушенко и был четверть века Главпоэт (как сказал бы Стратановский), его было так много, что и через эту дверь вошло огромное число людей, которые до сих пор не знают о советском авангарде. А если знают, то разносят по времени.+

Но как бы ни брала за душу ностальгия и страсть к ереси простоты, но это был Шишков, а Вознесенский - Хвостов для солнца русской поэзии. Хвостовым и Шишковым они и остались. В отличие от женщины, которую они любили и которая сумрачно сетовала: к предательству таинственная страсть, друзья мои, туманит ваши очи.

[Михаил Берг]

http://www1.kasparov.org/material.php?id=58EA5C9F528D4
09-04-2017 (19:19)

О языке жестов по-русски и по-американски
! Орфография и стилистика автора сохранены

Хотя собирался я написать об одном жесте Трампа, начну со сравнения языка жестов по-русски и по-американски. Они различаются куда больше, чем можно себе представить. И куда отчётливее говорят о том, что мы, возможно, не хотели бы признавать.

Возьмём способ здороваться и лёгкий поклон головой в качестве дополнения к приветствию по-русски. Потому что американцы (без азиатских или славянских корней) не кланяются. То есть если чуть склоняют голову при приветствии, ищите то, что в скобках. В то время как у нас здороваться и кланяться - почти синонимы. Кланяйтесь (передайте поклон) Константину Сергеичу от меня и Зины.

Не кланяются американцы. То есть раньше, возможно, кланялись или "снимали шляпу", но теперь ни первого, ни второго. Предположение, почему - воспоследствует ниже.

Раз пошли по разряду приветствий, припомните, как это выглядит у нас. Скажем, вы идёте по двору, а с противоположного конца, из-за угла выруливает ваш сосед Гробман или знакомый сантехник, и вы, подняв высоко руку над головой, щедро машете ему. Такой почти римский жест. Преувеличенная радость.

Американцы тоже, приветствуя друг друга на расстоянии, используют жесты. Но совсем не такие размашистые как русские. Рука чуть-чуть лениво поднимается к плечу (медленнее и не так экспрессивно), и ладонь изображает китайского болванчика: влево-вправо. Короткий и лаконичный жест.

Куда реже американцы пожимают друг другу руки при встрече, хотя врач, юрист или рекламный агент с большей вероятностью поручкается с вами, дабы умножить доверие к себе, но точно не так, как в России, чтобы крепко сжать чужую ладонь в суровом, мужском и обязательном объятии. Жест один, смысл другой. Про поцелуй дамской ручки я не говорю, это все знают. Не затем феминистки рассохлые топтали башмаки.

Теперь о жестах за рулем. Здесь жестов немного, но они тоже характерны. Предположим, вы пропускаете пешехода или даёте проехать другому водителю: ему надо вписаться в поток из переулка. В России, если вы не просто сумрачно смотрите на наглого пешехода, а демонстрируете вежливость и воспитанность, вы делаете такой широкий жест рукой, типа шляпой подметаете пол. То есть тыльной стороной ладони как бы плавно ведёте ручкой: прошу, моя прекрасная леди. Только после вас, господин Немо.

Не так поступают американцы. Они, не отрывая руки от руля, как бы совсем чуть-чуть отмахиваются от пешехода или водителя. Больше всего этот жест похож на русский жест: да ладно вам, не стоит благодарности, о чем речь. И пешеход в ответ не поклонится, не поднимет высоко руку в радостном приветствии (спасибо, что живой, что не раздавил меня, гадина на колёсах), а тоже кивнёт ладонью около плеча: опять, мол, не стоит благодарить.

А как же водитель, которого вы пропускаете? Он тоже благодарит, но коротко поднимая ладонь, скорее, только пальцы, над рулём. То есть прыгают пальцы вверх, и все. Кстати, так же ведёт себя водитель, если просит, чтобы вы его пропустили при повороте. Он тоже коротко поднимает ладонь над рулём, и уже едет, уверенный, что вы его, конечно, пропустите.

Теперь давайте попробуем объяснить причину таких важных (а они мне кажутся таковыми) расхождений в языке жестов. Нетрудно обратить внимание на то, что американские жесты короче и лаконичнее, русские намного размашистее и эмоциональнее. Если вспомнить то, с чего мы начали, с отсутствия поклона головой у американцев и, напротив, распространенности этого ритуала у русских, то можно предположить, что здесь отголоски разных культур. Не в смысле русской (православной) и американской (протестантской), а типа феодальной в России и буржуазной в Америке.

Поклоны - это отголоски именно феодальной (не аристократической, как, возможно, кому-то хотелось бы) культуры. Которой вроде бы нет, а она есть, в языке жестов. И это без всякого Путина присутствует почти у всех. От первого парня на деревни до рафинированного профессора "Вышки".

Плюс, как говаривал один писатель, преувеличенная вежливость простолюдинов. И здесь мы все из этой тарелки. Все мы потомки советских людей, даже те, у кого предки и до революции были с двумя университетами в анамнезе или с дворцами (предположим редкое) по Английской набережной. Советская власть почти всех сделала простолюдинами, и отсюда отчасти эта размашистость и эмоциональность при жестикулировании. С естественной коррекцией темперамента и групповой культуры.

Американцы же - потомки квакеров и буржуа, помнящих на уровне жестов об антифеодальной революции, и лапидарность в жестикуляции от скромности, постности и завоёванном много веков назад достоинстве предков.

В конце об обещанном жесте Трампа. Он часто перед телекамерой или на трибуне, выступая перед толпой метущихся метафор, частенько соединяет на обеих руках большой и указательный палец в такое колечко? Наиболее употребительное истолкование жеста - схематичное "ОК". Трамп действительно любит - от скудности языковых средств - высокопарные и превосходные степени. Гуляет между полюсами. Это, кстати говоря, одна из дополнительных причин нелюбви к нему людей образованных и сдержанных. Быть высокопарным краснобаем - неприлично, не это поднимает ввысь.

Но есть и дополнительная коннотация жеста, используемого Трампом. Соединить большой и указательный, по крайней мере, в рамках ряда средиземноморских культур, это - послать собеседника в очко. Причём, как говорят у нас, в извращённой форме. То есть сказать ему, что он - как это - гей, и место ему чернорабочим в шоколадном цеху. Это очень оскорбительный жест. Трамп, использовавший его очень часто в предвыборном ажиотаже и потом, пока истерия самолюбования не пошла на убыль, последнее время старается сдерживаться. И не так часто вертит пальцами ОК своим оппонентам. Может, объяснили, что к чему?