*896. Закон бесконечности: почему все «приличные люди» никогда не отвернутся от Путина

[Олег Кашин]

Чем плох Путин? Да много чем плох. Может быть, вообще всем, поэтому лучше по порядку.

Путин – узурпатор. То есть во многом он пришел на уже узурпированное, но это его едва ли оправдывает: мог ведь иначе распорядиться доставшейся ему властью, а распорядился вот так. Все институты государства, существовавшие в той России, которая когда-то избрала его президентом, он либо заменил фиктивными, ненастоящими, либо сделал своей собственностью. До Путина в России был какой-никакой парламент, теперь парламента нет. До Путина в России был какой-никакой суд, теперь нет и суда. До Путина в России была относительно независимая региональная власть, теперь нет и ее, а регионы – это вотчины для путинских людей.

Путин – враг прогресса и враг культуры. Сознательная непрерывная архаизация общества – это Путин, он это делает нарочно. Выдуманные псевдоправославные традиции, карикатурное пуританство и гомофобия, позорная борьба с интернетом и как с пространством свободного высказывания, и как с бизнесом. Любое творчество – и то, которым занимаются художники, и то, которым занимаются инженеры, – Путину непонятно и чуждо, ему нужна лояльность, которой он добивается подкупом или полицейскими мерами. Купленные им деятели искусства превращаются в поддакивающих ему болванчиков, для которых именно поддакивание делается смыслом существования. Плохие фильмы Михалкова – это Путин. Плохая новая архитектура российских городов – это Путин. Плохое российское телевидение – это Путин и только Путин. Фальшивые диссертации и университеты, больше похожие на ларьки по продаже дипломов, – это тоже он, Путин.

Путин украл Девятое мая – я выделю это в отдельный пункт, потому что он имеет принципиальное значение не для прошлой истории, а для настоящего и для будущего. Единственная точка общенационального консенсуса в непростой русской истории ХХ века, единственный настоящий праздник – тот, который "со слезами на глазах", – Путин сделал его своими именинами, подменив тяжесть испытания и трагедии дешевой казенщиной, полной неуместных политических намеков. В годовщину снятия ленинградской блокады путинские политики из "Единой России" сравнивают блокаду с нынешними западными санкциями, а уж в роли фашистов у нас кто только не перебывал, и прежде всего украинцы, конечно. Раньше "закон Годвина", когда любой спор упирается в Гитлера, работал только в дурацких интернет-спорах, теперь этот закон стал всероссийским: будешь плохо себя вести, и власть объявит фашистом тебя.

Путин – человек из прошлого. Все гадости о западном империализме, прочитанные в молодости, он реализует в своем государстве. Военщина и полицейщина, культ "геополитики" в международных делах, вера в глобальные заговоры и в международную агентуру внутри страны – Россия стала страной победившего военного пенсионера, верящего в козни ЦРУ и искренне жалеющего, что тогда на Эльбе наши не перестреляли всех американцев, а зачем-то бросились с ними обниматься.

Путин – реваншист. Советская система, свергнутая Горбачевым и народом в конце восьмидесятых, восстановлена Путиным в самом упрощенном виде, когда, опираясь на массовую ностальгию по прошлому, он возрождает не то, по чему скучают люди среднего и старшего возраста, а то, что они когда-то ненавидели: и номенклатурный класс, и идеологический диктат, и внешнеполитическое огораживание.

Путин – строитель государства, враждебного своему собственному населению. Феномен Чечни, когда в границах одного региона выстраивается феодально-фашистская диктатура, служащая, помимо прочего, инструментом устрашения для всей остальной страны, – это все-таки очень странная модель государственного устройства, на которую народ России Путину согласия не давал.

Путин – президент нереализованных надежд и топтания на месте. От внезапно закончившихся лет нефтяного богатства не осталось даже символических материальных свидетельств: дорог, больниц или школ. Все потрачено неизвестно куда, российская провинция живет так же, как жила двадцать или сорок лет назад. Бедные регионы тихо дичают, и новости типа той, когда коллектор бросил бутылку зажигательной смеси в кроватку младенца, дед которого должен денег банку, никого уже не удивляют и не шокируют – ну да, так живет Россия, все привыкли. Когда власть для человека становится главной ценностью, а страх потерять ее – главным страхом, невозможно никакое движение вперед, потому что движение создает ненужные Путину риски. Создавать государственные институты, диверсифицировать экономику, реформировать полицию, да что угодно – это не просто не нужно ему, для него это настоящая угроза, поэтому единственный вид перемен, к которым он готов, – это деградация; чем примитивнее государство, тем удобнее удерживать в нем власть.

Путин – президент лжи. Ложь стала для него важнейшим инструментом управления страной. Так называемая повестка дня, придумываемая в Кремле и оформляемая пропагандистами государственных телеканалов и подконтрольных государству остальных СМИ, подменила обществу реальную картину мира и позволяет Путину делать что угодно, не опасаясь, что его ошибки и преступления могут стать предметом общественного внимания.

Путин – циник. В своем отношении к жизни он исходит из того, что всех можно либо купить, либо запугать. Система общественных отношений, сформированная Путиным, аморальна и безнравственна, она не предусматривает благородных мотиваций и в равной мере растлила как сторонников, так и противников Путина, готовых разговаривать на его языке хотя бы потому, что другого языка в России Путина просто нет.

Путин лишил Россию веры в себя. Он выстроил полувиртуальную систему государственных культов. Есть "Искандеры", есть спортсмены, есть "Евровидение", есть Крым, но нет и не может быть отношения к России как к чему-то по-настоящему своему: государственные интересы, о которых он любит говорить, никак не связаны с интересами частного человека. Участие граждан в определении судьбы страны даже по самым мелким вопросам фактически исключено: невозможны референдумы, выборы превращены в фарс, демонстрации и митинги ограничены до такой степени, что если их запретить совсем, никто не заметит. Общества не видно и не слышно – есть только система подавления, работающая так исправно, что любой недоброжелатель России обнаружит в ней признаки нашего векового рабства или безволия, но ты попробуй побудь свободным человеком в стране с центрами "Э", ОВД "Дальним" и 282-й статьей Уголовного кодекса.

Вот, если навскидку, десять пунктов, по которым Путин однозначно плох, но в моду сейчас входит даже не одиннадцатый по значимости, а сто одиннадцатый: Путин – коррупционер. Да, очевидно, путинская система строится и на воровстве в том числе, но было бы странно, если бы следствием узурпации, архаизации и растления не стало бы воровство. За него проще уцепиться, оно медийнее – да, наверное. Но оставляя за скобками главное, чем плох Путин, мы рискуем остаться после него с теми же гадостями, из которых состоит его царствование. Россия без Путина – это не только Россия без коррупции. Россия без Путина – это совершенно другая страна, о которой сейчас почему-то никто не думает.

Автор – журналист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции

[Олег Кашин]

http://anonymouse.org/cgi-bin/anon-w...17/#more-13008
Февраль 9, 2017 XTC

Бывает так, что какое-нибудь слово еще не приобрело в словарях пометку «устаревшее», но уже вышло из обихода. Часто ли мы говорим «пейджер» в повседневной жизни? Нет пейджеров – нет и слова, но вдруг или в популярной песне кто-нибудь срифмует, и забытое слово снова на время станет актуальным.

Что-то похожее произошло в эти месяцы со словом «диссидент». В декабре травили Божену Рынску, и она называла себя диссидентом – так слово оказалось снова на слуху. На днях Тема Лебедев, сделавшийся вдруг после дебатов с Навальным самым модным антиоппозиционером, закрепил свой успех в этом статусе эмоциональным текстом против диссидентов на примере Ильдара Дадина, Марка Гальперина и Владимира Ионова – «городских сумасшедших, которым сказали, что ставок больше нет, а они вываливали фишки на сукно все дальше». И так удачно сложились обстоятельства книжного рынка, что строго между Рынской и Лебедевым у Глеба Морева вышла книга «Диссиденты», в которой ветеранов советского правозащитного движения опрашивает не историк-архивист, а как раз актуальный медийщик из того же ряда, в котором стоят и другие названные выше люди от Рынской до Лебедева.

Слово из семидесятых становится словом из десятых – кажется, пора обратить на это внимание. Термин «оппозиция» и в лучшие годы выглядел несколько трухляво, поскольку после Болотной оппозицией стали называть людей, большая часть которых фактически никак не участвует в политической борьбе, а всерьез за власть не борются даже те, кто делает вид, что участвует. Диссиденство – признак зрелого авторитаризма, и когда путинская Россия достигла этой стадии своего развития, логично, что слово «диссидент» примеряют на себя (или кто-то примеряет на них) те люди, которые пять лет назад назвали бы себя оппозиционерами. Они не борются за власть, они строят свою этическую ей альтернативу, и в этом смысле живущая гламурной жизнью Рынска и сидящий в тюрьме Дадин действительно принадлежат к одному кругу. Это люди, чье несогласие с властью стало определяющим признаком, и несогласие само по себе становится поступком, заставляющим остальных сверяться с задаваемыми этим поступком рамками – сколько в человеке Ильдаров, сколько в нем Божен.

Артемий Лебедев свою позицию, пусть и нарочито хамски сформулированную (его текст до такой степени состоит из мата, что цитировать его довольно трудно), называет здравым смыслом, и он прав, это действительно здравый смысл. В конце концов, отечественная культура много потеряла бы, если бы Лебедев вместо логотипов для городов и указателей для метро делал бы плакаты для одиночных пикетов, отсиживаясь в промежутках за решеткой. Более того, если оглянуться на сорок лет назад, этот здравый смысл окажется еще более здравым – сегодня (и не только сегодня, но и десять лет назад, и двадцать) российское общество, оборачиваясь на семидесятые, вспоминает прежде всего фильмы Гайдая и Рязанова (ладно-ладно, и Тарковского), спектакли Любимова и Товстоногова, книги Шукшина и Трифонова, то есть людей вполне системных, Лебедевых своего времени, а вовсе не Петра Григоренко, Александра Есенина-Вольпина и авторов «Хроники текущих событий». Да и саму советскую систему пустил под откос бывший первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС, а вовсе не те, кто призывал его (в том числе его) «соблюдать свою Конституцию».

Книга Морева, самое свежее документальное свидетельство диссидентской истории, демонстрирует не только неполитический характер их борьбы, о котором говорят почти все ее герои («Жили как жили, а иначе не могли», – Сергей Ковалев), но и заведомую обреченность их борьбы, почти бесспорным доказательством которой служит постсоветская политическая судьба всех участников движения, которые пытались заниматься государственной деятельностью в новой, как им казалось, стране – ни Сергей Ковалев, ни Вячеслав Бахмин (возглавлял департамент в козыревском МИДе), ни Вячеслав Игрунов не стали политической элитой постсоветской России. Даже декоративные правозащитные государственные должности, поначалу зарезервированные Кремлем для ветеранов-антисоветчиков, как-то сами собой стали доставаться уже ветеранам государственной власти девяностых от Эллы Памфиловой до Михаила Федотова, а приход милиционера Татьяны Москальковой недавно поломал и эту традицию. Зачем все это было – они отвечают примерно одинаково. Не могли иначе, хотелось оставаться собой, следовали нравственному закону. Вера Лашкова даже делает удивительную оговорку: в отличие от декабристов, не видели желательного образа будущего, да и не нуждались в нем.

И здесь как не сравнить тех диссидентов с нынешними, еще не научившимися диссидентскому самоощущению и даже самоназванию, но явно движущимися по этому пути. Исчезновение даже призрачных политических возможностей, депрессивное ожидание вечного Путина и мрачные перспективы России вообще – альтернативой политической активности и даже просто мечтам как-то само собой становится тихое сопротивление, пока еще, за нечастыми исключениями, безболезненное, но чем дальше, тем будет сложнее, и, может быть, скоро даже за право «не поднимать голосующей руки» придется бороться и нести жертвы.

Вероятно, Артемий Лебедев этого не заметит, как не замечали диссидентов многие советские системные интеллигенты (знаменитая история про Георгия Жженова, ехавшего в Горький в одном купе с Еленой Боннэр), но по факту именно сидящий Дадин в своем очередном ШИЗО в реальном времени обеспечивает возможность относительно спокойной жизни и работы и для Лебедева тоже. Это такой штамп про «борьбу на дальних рубежах», но перед нами именно она, диссиденты нащупывают и обозначают границы допустимого, и уже в этих границах существуют те граждане, которые руководствуются «здравым смыслом». Без Галича не было бы Высоцкого, без Высоцкого не было бы Пугачевой, при этом Пугачева едва ли вообще что-нибудь думала о Галиче. Нынешнее диссидентство, пусть и кажущееся многим совсем не героическим в сравнении с семидесятническим оригиналом, обеспечивает безбедную жизнь по понятным правилам даже тем, кто не думает о Дадине, Стомахине или «приморских партизанах».

(Источник — Радио Свобода)

[Олег Кашин]

Открою страшный секрет, и даже не иронизирую по поводу секрета – уверен, что для аудитории "Свободы", если не для всех, то для очень многих в ней, это действительно будет открытием: когда Аркадий Бабченко рассказывает, что уехал из России, потому что ему грозит преследование "за журналистскую деятельность, за политическую деятельность, за диссидентство, за инакомыслие", это очень многих смешит. Причем смешит не ту аудиторию, которая верит всему, что говорят по телевизору, оплакивает Моторолу и смеется шуткам Задорнова, а очень многих вполне продвинутых и все понимающих людей, в том числе и лично знакомых с Бабченко. Фразу "стойко сносил тысячи гневных комментариев в фейсбуке" иронически повторяют совсем не прокремлевские пользователи, в том числе и те, которые тоже "сносят тысячи комментариев", но не думают о том, чтобы бежать от них куда-то за границу.

Более того, и не в Бабченко дело, он только дал самый свежий информационный повод, а предыдущим поводом была госпитализация Владимира Кара-Мурзы, по поводу которой тоже очень многие единомышленники Кара-Мурзы растерянно чесали головы: ну да, человек в реанимации, это факт, но разве он так опасен для режима, чтобы травить его, да еще и второй раз? Может быть, что-то со здоровьем, может быть, какая-то случайность, и когда сенатор Джон Маккейн прямо обвиняет Владимира Путина в отравлении Кара-Мурзы, людей, готовых подписаться под каждым словом Маккейна, в России гораздо меньше, чем кому-нибудь может показаться.

Честно скажу, я тоже не очень верю, что посты в фейсбуке Аркадия Бабченко могут стать поводом для уголовного дела против него. В России все-таки сложилось вполне очевидное разделение между двумя категориями пользователей соцсетей. Те, кого сажают за репосты, живут в далекой провинции (и чаще всего пользуются "ВКонтакте"), никому, кроме собственных друзей и родственников, не известны, не знамениты, не медийны. Их сажают, их штрафуют, их судят, и это уже индустрия – совершенно позорная, почти тоталитарная, омерзительная и репрессивная. Но это – где-то там, где живет воспитательница Евгения Чудновец. Там, где живет (или жил, если он уехал навсегда) Аркадий Бабченко, – все иначе. Московский либеральный фейсбук, по крайней мере пока, не интересен авторам уголовных дел и судам. Для российского государства он сегодня стал чем-то вроде виртуального "Жан-Жака", про который понятно, что там не любят Путина, но понятно также, что он тесен и замкнут, и его можно не трогать – путь сидят, все равно большая страна о них не знает, не слышит их и не интересуется ими. Бабченко все-таки герой именно этого виртуального "Жан-Жака", и если бы его действительно кому-нибудь пришло в голову привлечь за слова, то скандал получился бы не меньший, чем совсем недавно с Антоном Носиком (которого, заметим, не посадили).

И про Кара-Мурзу – ну черт его знает. Отравление – факт. Особая, пусть и малозаметная роль эдакого министра иностранных дел оппозиции, у которого связи в Конгрессе и вообще везде, который дружит с сенаторами и наравне с ними лоббировал "Акт Магнитского" – да, наверное, для госбезопасности он опасен и вреден. То есть да, это действительно аргумент в пользу покушения, инициированного российским государством, но этот аргумент нужен как раз для того, чтобы уговорить прежде всего себя, что версия о государственном покушении выглядит оправданной. Безоговорочно верить не получается.

Когда Билл О’Рейли в разговоре с Дональдом Трампом назвал Путина убийцей, это многих взволновало, и я тоже разговаривал об этом с американскими коллегами. "Скажи, ты считаешь Путина убийцей?" – я отвечал, что да, конечно, считаю: он развязал несколько войн, начиная со второй чеченской, он персонально ответственен за очень спорные освобождения заложников в Москве и Беслане. Да, говорил я, конечно, я считаю его убийцей. Но лица американцев кислели: нет, говорили они, так неинтересно, если судить по развязанным войнам, то и Буша можно в убийцы записать, и Обаму, и Клинтона. Все развязывали войны, все несут ответственность за пролитую кровь, Путин тут ничем не выделяется. Нет, моих американских коллег интересовали именно персональные убийства, за которыми может стоять лично Путин, и тут кислел лицом уже я: нет, на самом деле мне не кажется, что Путин мог отдавать персональные распоряжения о физическом устранении оппозиционных политиков и журналистов.

Другое дело, что в его подчинении, прямом или опосредованном, находится слишком много автономных и безнаказанных силовых структур, от ФСБ и ФСО до чеченского МВД. Да, по большому счету, за все, что совершают эти вооруженные люди, отвечает Путин хотя бы потому, что это он их вооружил и это он создал такую систему, в которой они ни за что не несут наказания. Но даже в случае с Литвиненко я не думаю, что было какое-то совещание в Кремле, на котором первое лицо прямо сказало своим подчиненным, что неплохо было бы избавиться от предателя. Я когда-то писал о подмосковном нацболе, забитом до смерти неизвестными. За несколько минут до смерти он звонил знакомым и говорил, что его преследует знакомый "эшник". Я не сомневаюсь, что "эшники" его и убили, и да, центры "Э" – это тоже персональная ответственность Путина. Но покрывать убийц и быть убийцей все же не одно и то же.

Да чего далеко ходить – я, лично я сталкивался с частной службой безопасности, подконтрольной друзьям Путина и фактически представляющей собой банду наемных убийц, но мне и в голову не придет называть Путина главарем этой банды. Покровитель – да, главарь – нет. Есть ли разница – вопрос философский, но в любом случае надо иметь это в виду.

Мне не кажется, что я сейчас рассуждаю как-то экзальтированно или демшизово. Наоборот, уверен, что очень многим мое изложение всем известных событий покажется слишком сдержанным и даже прокремлевским. Хорошо, пускай это будет прокремлевский взгляд, но, обратите внимание, даже в таком сдержанном и прокремлевском изложении все равно невозможно избежать этого деловитого и подробного перечисления конкретных убийств и конкретных структур, в чьи служебные обязанности входят убийства. То есть о самом тяжком уголовном преступлении мы привыкли говорить как о норме, по факту принятой в России. Да, кого угодно могут забить до смерти "эшник" или боец из окологосударственной службы безопасности. Да, кого угодно может застрелить офицер чеченского МВД. Да, кого угодно могут забрать в отделение полиции и выдать потом родственникам тело – упал, поскользнулся, заболел легочной недостаточностью, повесился. Это данность, это условия игры. А кроме этой данности существуют и менее жуткие и более формальные вещи – уголовные дела, моральный террор, давление с помощью лишения возможности зарабатывать, заложничество, когда сажают родственников, да много чего есть на самом деле. Это тоже давно уже не аномалия, а привычная реальность, привычный ландшафт. И этот ландшафт убедительнее любых слов, даже тех, над которыми хочется смеяться.

Аркадий Бабченко говорит, что в Москве он, слыша звук движущегося лифта, бросался к дверному глазку, чтобы посмотреть, не за ним ли приехали. Тут, наверное, есть над чем посмеяться: "параноик, очень высоко себя ценит, да кому он нужен" и так далее. Хорошо, давайте смеяться – но, смеясь, помните, что да, в России никто никому не нужен и все себя слишком высоко ценят, но почему-то иногда и никому не нужного политика убивают на мосту у Кремля, и слишком высоко себя ценящего блогера сажают за репост, и параноиков выслеживают и избивают до полусмерти.

Поэтому Бабченко прав. Даже если тебе показалось, что грозит какая-то опасность, даже если просто в воздухе что-то почувствовал – беги, здесь нет ничего стыдного. Езжай в Прагу, гуляй в парке с Рустемом Адагамовым, пиши свои посты о том, что ты не скорбишь по Чуркину – комментаторы тебе будут писать, что их не интересует твое эмигрантское мнение, но читать даже такие комментарии все равно лучше, чем лежать с дыркой в спине на мосту или даже просто сидеть под подпиской о невыезде.

Бегство, отъезд – это действительно единственный и самый действенный (но не стопроцентный, конечно) способ реагировать на опасность. И даже если поведение Бабченко кажется вам смешным и излишне алармистским, уверены ли вы, что, обнаружив у своего подъезда постоянно дежурящую машину, вы окажетесь воплощением самого красивого спокойствия, остроумия и благоразумия? Уверены ли вы, что, очнувшись в реанимации после отравления тяжелыми металлами, вы радостно скажете, что, наверное, это у вас застарелый панкреатит?

Времена всегда меняются, меняется и уровень опасности в окружающей среде. Когда-то люди прятали ключи от квартиры под ковриком и жили на первых этажах без решеток на окнах – потом перестали, и никто не смеялся над ставящими решетки. Бабченко, Кара-Мурза и много кто еще тоже живут на первом этаже, и если они ставят решетки на окна, то исходить надо из того, что у них для этого есть основания. А посмеяться всегда успеете – над собой.

[Олег Кашин]

Про оттепель у нас чаще шутят, ну и понятно – это не столько политическая реальность, сколько анекдот и имитация, и никто всерьез не верит в возможность добровольного самоослабления системы, ее отказа от самых одиозных своих черт и трансформации во что-то менее дикое, чем нынешнее ее состояние.

Никто не верит – но расскажите об этом Дадину, Чудновец и Севастиди, троим самым знаменитым заключенным последнего времени, в течение какой-то недели последовательно освобожденным из тюрем. Да, очевидно, это тоже имитация, но освобождение-то реальное, то есть трое реальных людей были сначала в тюрьме, а потом оказались на свободе.

Здесь мы сталкиваемся с уже менее анекдотическим, чем вечное ожидание оттепели, свойством системы – она не раз показывала свою свободу от любых догм и констант, она вполне гибка и всегда готова, если надо, пойти на самые неожиданные шаги, чтобы, уступив в малом, сохранить саму себя. Свое богатство, свою силу, свою способность самовоспроизводиться, оставляя в каждый конкретный момент неизменными все свои базовые свойства.

Сейчас, как мы видим, по какой-то причине (видимых причин, кажется, нет) система снова захотела сделать вид, что она гуманизируется, идет навстречу людям, перестает быть совсем уж людоедской. Трое знаменитых освобожденных – это ведь не все новости последнего времени. Феминисток из Кремля отпустили без протокола, поздравив с праздником 8 марта, радикалов из НОДа критикуют на вполне официальном уровне, на телевидение возвращают фрондерские юмористические передачи медведевских времен, Поклонскую с ее плачущим бюстом выставили посмешищем, а то ли еще будет.

То ли еще будет, но мы все равно не поверим, потому что давно привыкли понимать, что ни на что, кроме имитации, система не способна и что каждая ослабленная гайка через короткое время всегда окажется закручена с новой силой. Мы это понимаем, а система понимает, что мы это понимаем, но она же хитрая, она никогда не повторяется и каждый раз находит способ повести себя так, чтобы, сохранившись в неизменном виде, понравиться даже тем, кто ей не верит.

И если по какой-то причине сейчас она снова столкнулась с необходимостью понравиться, если она готова играть в оттепель, то самое время дать ей подсказку – существует, по крайней мере, одно действие, которое, каким бы имитационным оно ни было, действительно сможет произвести самое сильное впечатление даже на самых радикальных скептиков.

Освобождение заключенных, смягчение законов, публичное одергивание самых одиозных радикалов – это все неубедительно. Если система хочет, чтобы мы поверили или хотя бы сделали вид, что поверили, пускай она сдаст Путина.

Это не так сложно, как может показаться на первый взгляд. Не нужно ни переворотов, ни трибуналов, все может быть культурно и вежливо. Через год в России назначены формальные президентские выборы (формальные – потому что всем ясно, что вопрос о власти на них не решается), и у системы есть год, чтобы избежать выдвижения Путина на очередной срок. Не нужно ни громких слов, ни обвинений, ни проклятий – пускай мы вообще ничего не услышим и не узнаем. Просто по какой-то причине он не захочет выдвигаться и тихо потом исчезнет за забором какой-то из своих резиденций.

Мы знаем, что система умеет сдавать своих губернаторов, министров, полковников, генералов, но ставки с каждым годом повышаются, и ей пора бы уже научиться сдавать и первое лицо. Он стареет, он капризен и непредсказуем, он часто своими действиями ставит под угрозу благополучие системы. Пусть они там на разных этажах своих башен подумают, не лучше ли будет дальше идти без него – возможно, это окажется выгоднее для всех. Для силового и чиновничьего сословия, для государственного бизнеса, для медийной и культурной элиты, которая, очевидно, тоже не в большом восторге от того, что ей приходится с каждым днем все активнее воспевать первое лицо. Если они решили сыграть в оттепель, пусть играют, но пусть играют убедительно, а убедительным сейчас может быть только один шаг – отказ от Путина.

Слово "оттепель" сейчас модно употреблять с эпитетом "кириенковская"; принято считать, что Сергей Кириенко для того и призван в Кремль, чтобы обеспечивать контролируемую либерализацию. Вот и пускай обеспечивает, он же методолог, в конце концов, а о методологах можно говорить что угодно, кроме того, что они сентиментальны. Кириенко не сентиментален, и если его сейчас привел в Кремль сам Путин, то это тоже не имеет значения (в конце концов, его же в правительство приводил Немцов, и как это помогло Немцову?). Пусть Кириенко станет тем человеком, который найдет самые убедительные слова, чтобы объяснить Путину, что его время вышло.

Здесь действительно нет ничего фантастического. Они все прекрасно могут обойтись без него, даже те, кто обязан своим богатством и положением персонально ему – наоборот, может быть, именно они должны быть заинтересованы в избавлении от Путина в самую первую очередь, потому что сегодня они все, от Ротенберга до Дюмина, всего лишь его люди, а завтра, без него – уже самостоятельные игроки. Сегодня он может отобрать у них все. Без него они станут защищеннее.

Все помнят, как замена президента в 1999 году молниеносно стабилизировала политическую систему. Оказалось, что значительная часть ее неустойчивости обусловлена персональными особенностями и конфликтами бывшего первого лица. Ушел Ельцин, и сразу оказалось, что и Шаймиев не сепаратист, и Зюганов не оппозиционер, и Березовский не серый кардинал. Все наладилось моментально, и грозивший Ельцину судьбой Чаушеску Боос в изменившейся реальности стал лояльнейшим калининградским губернатором. Отказ от Путина снимет сразу все существующие противоречия. Окажется, что самых непримиримых противников власти ограждала от лояльности ей только путинская личность, и любому другому первому лицу они будут готовы присягнуть не глядя. Отказ от Путина даст России так нужный ей сейчас оперативный простор во внешней политике – все завязанные Путиным узлы окажутся моментально разрубленными, все противоречия обнулятся, атмосфера ненависти прольется теплым дождем.

Это не прогноз и не публичный совет путинским элитам. Можно не сомневаться, что они сами давно об этом думают – все. Сейчас, в столетнюю годовщину революционного февраля, самое время приободрить сомневающихся и сказать им, чтоб не волновались и смело избавлялись от Путина – это будет настоящая оттепель, от которой всем станет лучше.

Автор – журналист