3395. Как вредно иметь мнение

[Валерий Панюшкин]

http://snob.ru/selected/entry/98778

В годы моей юности среди интеллигентных людей считалось, что иметь собственное мнение по любому поводу — хорошо. Это потому было так, что большинство населения вокруг смотрело телевизор и имело по любому поводу то мнение, которое высказывалось в телевизоре. А интеллигентные, думающие люди читали самиздатские книжки, имели мнения, отличные от официальных, и за то нравились особям противоположного пола, потому что люди, разделявшие общее мнение, совсем к тому времени выродились, симпатизировать им стало совсем невозможно и заниматься любовью с ними стало совсем не интересно.

Когда я начинал журналистскую свою карьеру, в газетах размещались материалы двух приблизительно видов — новостные заметки и авторские колонки. В заметках сообщались более или менее факты, а в колонках высказывались мнения. Факты часто бывали неполны, тенденциозны или перевраны, но все же они стремились быть фактами. Изложение фактов предполагало как-то, что вообще-то на свете бывает истина, а уж докопались мы до нее или не докопались – это вопрос исследовательской старательности, добросовестности, ума и таланта. А мнения были так, для красоты.

И вот, убей Бог, я не понимаю, когда именно и что именно случилось, но мне кажется очевидным, что к фактам публика потеряла какой бы то ни было интерес, а интересуется теперь только мнениями. Причем мнения должны быть разными.

Это иногда доходит до такого абсурда, что кажется, если, например, вы захотите провести научно-популярное ток-шоу об устройстве Солнечной системы, то кроме человека, утверждающего, что Земля вертится вокруг Солнца, вам обязательно надо пригласить человека, утверждающего, что Солнце вертится вокруг Земли. И обязательно еще третьего человека, который будет с пеной у рта доказывать, будто совсем ничто ни вокруг чего не вертится, а Земля твердо стоит на трех слонах. Важно, чтобы ни один из них не был астрономом, а все занимались бы черт знает чем вроде астрологии, космогонии или вакуумного прерывания беременности, раз уж в космосе предполагается вакуум.

Все эти люди должны стоять у вас в студии за красивыми пюпитрами, орать друг на друга и через час разойтись, ни в чем друг друга не переубедив, зато имея возможность ввести свое имя в Гугл и посмотреть, как много людей их поддерживают и как еще больше людей называют их земляными червяками.

Зачем нужны такие ток-шоу, я не понимаю. Очевидно, не для того, чтобы узнать, как устроена Солнечная система. Про устройство Солнечной системы можно узнать из учебника астрономии или, если хочется личных впечатлений, из серии нехитрых уже теперь (по следам стольких великих астрономов) опытов и наблюдений. Дискуссии же, видимо, мы устраиваем для приятного времяпрепровождения, каковое приятное времяпрепровождение мы почему-то теперь видим в том, чтобы ругаться друг с другом.

Беда только в том, что ради сомнительного удовольствия ругаться мы, по-моему, все больше и больше приучаемся думать, будто истины вовсе не существует, а существуют только мнения.

Недавно, к огромному моему счастью, мне довелось брать интервью у биоинформатика Михаила Гельфанда. Бывают, знаете ли, такие большие интервью про жизнь, взгляды, мнения… Но на большинство моих вопросов Михаил Сергеевич отвечал либо что не является специалистом в той области, о которой я спрашиваю, а потому ничего толком не может сказать, либо что вопрос касается его частной жизни и поэтому отвечать на этот вопрос он не хочет.

Это был совершеннейший мой провал интервьюера, но совершеннейшее для меня человеческое счастье. Я полагаю, что если бы все люди отказывались говорить про те сферы жизни, в которых не являются специалистами, и если бы заодно воздерживались от болтовни о своей частной жизни, современная журналистика мнений быстро прекратила бы существовать за неимением ресурсов к существованию.

Ну, да и черт бы с ней! Таково мое мнение.

[Валерий Панюшкин]

http://snob.ru/selected/entry/99128


Иллюстрация: Corbis/East News

Я сидел допоздна на кухне и работал. До полуночи или до часа ночи, не помню точно. Я писал статью про детей с церебральным параличом. Про то, как сами же родители не дают им жить. Таскают с реабилитации на реабилитацию, подвергают болезненным процедурам, требуют, чтобы, превозмогая боль, дети добивались результатов, учились ходить, говорить. Я писал, что дети замученные всеми этими стахановскими методами лечения и что не надо так уж лечить их в хвост и в гриву, а надо дать им жить. Я писал, что это неправильно, когда в жизни больного ребенка есть одна сплошная реабилитация и лечение, а нету игр, счастья, походов в зоопарк, пусть даже и в инвалидной коляске, нежности, любви… Я писал, что знаю много семей с детьми-инвалидами, где детей этих изо всех сил лечат, но почти не знаю семей, где дети-инвалиды садились бы вместе с семьей ужинать. Даже на Новый год. Даже за праздничный стол их не принимают сидеть с мамой, папой, братьями-сестрами, а кормят отдельно.

Я писал эту статью про то, что следовало бы поменьше превозмогать боль и преодолевать трудности, а зато побольше просто жить. И была глубокая ночь. То есть я сидел на кухне за компьютером, преодолевал трудности и превозмогал усталость.

А моя маленькая дочка тем временем не спала. Лежала в темноте и ждала, что я приду к ней спать обнявшись. Она напридумывала себе какого-то страшного волка, который может напасть в темноте, лежала и боялась волка. И ждала папу, с которым можно будет обняться и тогда не страшно. А папа сидел на кухне, преодолевал трудности и превозмогал усталость. Придурок!

К часу ночи, закончив работу и собираясь уже наконец спать, я не удержался все же и заглянул в фейсбук. Там тоже все преодолевали и превозмогали.

У «патриотов», преодолевая экономические санкции и превозмогая международную изоляцию России, наши подводные лодки все же бороздили простор мирового океана. И российские ракеты, превозмогая козни мировой закулисы, летели все же из Каспийского моря в Сирию. «Вопреки» и «несмотря на» Россия возвращала себе статус великой державы.

«Либералы» же, наоборот, писали, что, дабы быть великой державой, не следует запускать ракеты и бороздить просторы мирового океана, а следует изобретать всякое новое и высокотехнологичное: графен, айфон, гугл. Или запускать, преодолевая земное тяготение, частные ракеты, как Илон Маск. Или лететь на Марс, где, преодолевая расстояния, обнаружили воду.

Я выключил компьютер, умылся и лег спать. Дочка прижалась ко мне и уснула, держа меня за руку. Она больше не боялась волка.

Засыпая, я думал, что на следующий день мы с дочкой не станем ничего превозмогать и ничего преодолевать. Мы открутим от велосипеда боковые колесики и пойдем на бульвар кататься на двухколесном велосипеде. У нее уже почти получается кататься без боковых колесиков. Это не будет военный велосипед, утверждающий величие России. И это не будет высокотехнологичный велосипед. Это будет просто велосипед. И дочка будет смеяться от радости, потому что получается ехать и удерживать равновесие. А я буду бежать рядом и слегка придерживать дочку за капюшон.

А потом я буду работать. В моей работе не будет никакого величия. Ничего военного и ничего высокотехнологичного. Я просто буду возиться с больными детишками и писать о них. И для этого мне не надо будет поднимать с колен ни страну, ни даже больных детишек. Наоборот, я сам опущусь на колени, чтобы сподручнее было возиться с ними на ковре.

А потом мы сядем ужинать все вместе: взрослые, дети, больные, здоровые… Я сварю макарон. У меня есть немного запрещенного сыра, дети его любят. И они будут шалить за столом, а я буду делать им замечания, но не очень строго.

И вообще, можно я не буду участвовать во всем этом преодолении и превозмогании? Можно я проигнорирую гонку технологий и конкуренцию? Можно моя работа будет не прорывной и высокотехнологичной, а простой и повседневной? Можно я вообще не буду вставать с колен, а буду просто жить?

Покуда Господь не приберет меня с патриотами и либералами, лидерами и пассионариями, трибунами и изгоями — в одну кучу гумуса.

[Валерий Панюшкин]

http://snob.ru/selected/entry/99461


Иллюстрация: Corbis/East News

Они редко бывают атеистами — родители детей-инвалидов. Я видал полным-полно атеистов на войне, где смерть кажется мгновенной, веселой и происходящей на фоне молодости и здоровья. Среди интеллектуалов атеистов тоже довольно много: им кажется, будто можно совладать знаниями своими и умом с какой угодно проблемой, включая смерть.

Но среди тяжело и хронически больных людей, и особенно среди людей, чьи дети тяжело и хронически больны, атеистов почти нету. Слишком долгий путь. Слишком выматывает. Слишком хочется поверить, что кто-то мудрый и сильный вот-вот возьмет тебя огромными, крепкими, теплыми ладонями и скажет: «Отдохни, малыш, я все поправлю». Слишком ощутимо, тактильно в больном ребенке присутствие души, никак не способной себя выразить. Обнимаешь его безгласного, бездвижного, чувствуешь этот внутри него человеческий трепет, и слишком хочется верить, будто однажды душа должна же освободиться от искореженного тела и жить свободно. Что-то такое смутное чувствуешь, религиозное. Поэтому, я думаю, среди родителей детей-инвалидов атеистов нету — все верят.

И поэтому же многие могут манкировать консультациями правильных врачей, но к священнику приходят все. Потому что ждут чуда.

Я не знаю точно, какого именно чуда они ждут. Мамы детей с церебральным параличом, окуная детей в святой источник, понимают ведь, что вряд ли ребенок выйдет из источника здоровым. Мамы детей с синдромом Ангельмана, причащая своих малышей, вряд ли ждут, что синдром Ангельмана пройдет от того, что ребенок проглотил кусочек хлеба, размоченного в теплом вине, пусть даже хлеб этот и вино превратились в плоть и кровь Бога. Они ведь довольно разумные. Мгновенного исцеления не ждет никто. Но какого-то чуда они ждут. И я не знаю какого.

Зато я точно знаю, какого чуда жду я. Всякий раз, когда мама больного ребенка подносит своего малыша к причастию, всякий раз, когда священник кладет малышу в рот кусочек хлеба, размоченного в вине, всякий раз, когда вытирают ребенку рот и дают поцеловать крест, — всякий раз я жду, что священник склонится к ним и прошепчет:

— Обследуй его!

— Что? — спрашивает мама растерянно.

Несколько раз я такое чудо видел. И всякий раз у мамы были удивленные и счастливые глаза. У нее такие глаза, как будто над нею поет хор ангелов. Потому что хор ангелов поет в этот момент над нею.

— Обследуй его.

Священник может ограничиться этими словами, а может прочесть целую проповедь. Про то, что мир удивителен и прекрасен. Про то, что всемогущий Господь в превеликой милости Своей дал нам магнитно-резонансную томографию, панельные генетические исследования, шкалу GMFM, чтобы оценить нашу способность двигаться, и шкалу Эшворта, чтобы оценить, насколько спазмированы наши мышцы. Вот это все и еще много разного. Чудны, поистине чудны дела Твои!

Чудо — это ведь не сверхъестественное событие. А наоборот, событие, в кои-то веки не противное естеству. Чудо, по определению Алексея Федоровича Лосева, — это совпадение эмпирического и эйдетического. То есть обычно все вокруг, вся жизнь идет шиворот-навыворот, через пень-колоду, через задницу, чтобы быть уж совсем точным. Но иногда в кои-то веки что-то вдруг случается так, как должно было случиться. Это и есть чудо.

Мы интуитивно верим в бессмертие, но все вокруг всегда умирают. Только один человек, говорят, однажды воскрес. И мы две тысячи лет рассказываем друг другу про это.

Мы интуитивно чувствуем, что природа вокруг должны быть дружественной и защищать нас. Но так не бывает. Практически всегда она нас и мы ее уничтожаем. Впрочем однажды, говорят, море расступилось, чтобы пропустить и сокрыть группу беглецов. Вот это было чудо!

Я никогда не видел ничего подобного. Никогда не видел, ни как воскресает человек, ни как расступается море. Но я видел и чаю увидеть еще, как, дав причастие или просто подойдя после службы, священник склоняется к матери больного ребенка и говорит:

— Обследуй его.

Это чудо. Чудеса случаются.

[Валерий Панюшкин]

http://snob.ru/selected/entry/98143

Иллюстрация: Corbis/East News

Я давно не хожу на оппозиционные митинги, вот и в минувшее воскресенье не пошел. Со мной, по самым скромным подсчетам, не пошло еще 90 тысяч человек, если считать, что на Болотную в лучшие времена приходило тысяч 100, а в Марьино 20 сентября пришло 10 тысяч от силы.

Можно, конечно, назвать меня и таких, как я, трусами, которые боятся ОМОНа, дураками, которые не понимают ценностей демократии, приспособленцами и мерзавцами. Но это совершенно бесполезно.

Мы не пришли, потому что разочарованы в этих лозунгах и этих лидерах.

Зависть, конечно, сильное чувство, но довольно постыдное. И со времен Болотной до нас дошло, что расследования Навального адресованы были не нашему чувству справедливости, а нашей зависти. И это отвратительно, конечно, что государственные чиновники под прикрытием государственной службы выстраивают бизнес-империи, но и рассматривать часы на руке богача — тоже отвратительно. Есть в этом сквалыжничество какое-то. За последние годы справедливость не восторжествовала ни на йоту, а сквалыжничество вылезло на первый план. За отчетный период из смелого трибуна и борца Навальный окончательно превратился в человека, который увеличивает фотографию, рассматривает часы, звонит знакомому senior watch editor из глянцевого журнала и выясняет, сколько часы стоят. Тьфу, гадость! Или сам хорошо разбирается в дорогих часах, как стареющий wannabe? Еще хуже!

И нам, вот этим 90 тысячам, которые не пришли, не нужна сменяемость власти сама по себе. Нам нужна сменяемость власти для живых и конкретных целей, из которых состоит наша жизнь.

Я вот, например, занимаюсь помощью больным детям. Сменяемая власть мне нужна, чтобы больных детей лечили наилучшим образом. Но если я рассказываю оппозиционным лидерам про нужды больных детей, а оппозиционные лидеры посылают меня сменить сначала власть, то я воспринимаю это как высокомерие и лидеров таких не поддерживаю. Пойди, дескать, гражданин, туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, установи сменяемость власти, демократию, свободу слова и разделение властей, а тогда и получишь… что ты там просил? лекарство для бабушки? нет? костный мозг для ребенка? ну, костный мозг, не важно… всю там твою социалку, которая тебе нужна, вот всю ее ты и получишь, как только добьешься сменяемости власти.

Я хорошо помню тот день, когда принят был «закон Димы Яковлева» и запрещено было усыновлять американцам российских детей, даже инвалидов. Я тогда поехал по детским домам и составил список детей, которые нашли уже было себе американских усыновителей, должны уже было поехать в Америку в новые семьи, но нет — остановлены были законом. Этот мой список тогда даже стал известен как «список Панюшкина». А оппозиционные лидеры организовали тогда марш протеста. Но…

Марш назывался не маршем за детей, а маршем против подлецов. Демонстранты несли не портреты детей, которые не попадут в семьи, не имена этих детей на транспарантах. А портреты и имена депутатов, которые приняли закон, запрещающий иностранное усыновление. Это был не марш «ЗА», а марш «ПРОТИВ». Организаторы оппозиционного митинга не думали о детях, как бы их спасти, а думали о депутатах, как бы их сковырнуть. И вот тогда, на том марше я понял, что это не мои лидеры.

И полагаю, еще 90 тысяч человек в свое время поняли, что это не их лидеры протеста, потому что они их не слышат, сколько бы ни ходили по дворам и сколько бы ни выступали у станций метро на импровизированных трибунах.

Мне не нравится теперешняя власть, резко не нравится: в Москве, например, 185 детей на аппаратах искусственной вентиляции легких, и хрен допросишься от теперешней власти хлоргексидина, чтобы эти аппараты промывать. Но и оппозиция про хлоргексидин знать ничего не хочет, талдычит про сменяемость власти, рассматривает часики на руке пресс-секретаря президента и подсчитывает, сколько на эти часики можно было бы купить цистерн хлоргексидина.

А мне не нужны остроумные подсчеты в «Фейсбуке». И сменяемость власти мне не нужна. Мне нужен хлоргексидин. И каждому из тех 90 непришедших тысяч тоже что-то нужно — земля, кров, кровь, хлеб…

Нас не надо учить основам обществоведения с трибуны. Нас надо слышать.

[Валерий Панюшкин]

https://snob.ru/selected/entry/104263

Фото: Chad Ehlers/REX Shutterstock/Fotodom

Некоторое время назад я обнаружил в своей голове вопиющее противоречие. С одной стороны, я — сторонник абортов. Ну, то есть признаю безусловное право женщины прервать беременность без всяких даже медицинских показаний, а просто по желанию. Потому что это ее тело, и никто не имеет права распоряжаться ее телом, кроме самой хозяйки.

С другой стороны, я довольно лютой ненавистью ненавижу акушеров-гинекологов, которые склоняют беременных женщин прервать беременность по весьма серьезным медицинским показаниям, таким, например, как обнаруженная на УЗИ у двадцатинедельного плода грыжа спинного мозга. А уж когда журналист Никонов предложил «постнатальный аборт», то есть убивать тихо и безболезненно рожденных уже, но нежизнеспособных детей, тут я и вовсе захлебнулся публичным гневом, вообще-то мало свойственным мне.

Противоречие налицо. Довольно долго я вглядывался в глубины своего подсознания и не мог понять, почему здоровую оплодотворенную яйцеклетку и даже здорового рыбоподобного зародыша я не считаю человеком, а пятисотграммового недоношенного младенца, не умеющего самостоятельно дышать и ослепленного ретинопатией, человеком считаю.

На разрешение этого противоречия натолкнули меня те самые дети с диагнозом spina bifida, грыжа спинного мозга. Этот диагноз ставят плоду по УЗИ на двадцатой неделе беременности. Таких детей довольно много — примерно один на тысячу. Они обязательно должны рождаться кесаревым сечением, чтобы, по возможности, вытарчивающий из позвоночника спинной мозг не повредить. Сразу после рождения им делают нейрохирургическую операцию, костный мозг вправляют, корешки раскладывают правильно и зашивают дырку на спине. В большинстве случаев эти дети остаются тем не менее парализованными и имеют серьезные проблемы с кишечником и мочевым пузырем. В Америке и Европе применяют также операции in utero, то есть оперируют этих детей внутриутробно. И, согласно рандомизированным мультиклиническим исследованиям, внутриутробные операции эффективнее. Но речь сейчас не о том, как следует правильно оперировать детей с грыжей спинного мозга.

Речь о том, что до того, как плоду установлен диагноз spina bifida, я называю его плодом, а как только диагноз установлен, я, повинуясь какому-то смутному чувству, начинаю называть его ребенком.

Поймите, я не настаиваю сейчас на своей правоте. Я рассказываю о своих чувствах. И они таковы: я начинаю считать плод ребенком не с момента зачатия и не с момента рождения, а с того момента, когда ребенку можно помочь.

Способность принимать помощь я считаю, следовательно, базовым свойством современного человека. Я даже придумал термин — homo subnixus, человек поддерживаемый. И все в моей голове стало на свои места.

Насколько я понимаю, гуманизм в современном его изводе (видимо, вести историю этого современного гуманизма нужно от Швейцера) распространяется вовсе не на человека разумного, не на homo sapiens, а на homo subnixus, человека, способного принять помощь. Люди со множественными нарушениями ментального развития, например, бывают ведь совершенно неразумны, неразумнее животных. Однако же мы безусловно считаем их людьми, или, во всяком случае, не считать их людьми кажется мне варварством.

Более того, на мой взгляд, человек становится человеком в тот момент, когда обретает способность принять помощь, и остается человеком до тех пор, пока ему можно помочь. Поэтому здоровый плод я считаю всего лишь плодом, а не родившегося еще ребенка, которого уже принялись лечить, считаю ребенком.

Исходя из этой логики, безнадежно больной, умирающий в хосписе человек — это человек, потому что ему можно помочь. И даже умерший человек — это человек, потому что помочь ему все еще можно, например, уладив его юридические дела.

Этой же логикой объясняется и часто наблюдаемый нами феномен расчеловечивания. Тираны, например, расчеловечиваются. Вы же не можете помочь тирану. Не можете же вы себе представить, чтобы тиран вдруг сказал: «Помогите мне встать, пожалуйста» или «Я запутался, помогите мне разобраться в международном конфликте».

К числу людей мы десятилетиями причисляем тиранов условно. В надежде (впрочем, весьма обоснованной), что однажды и тиран проявит базовое свойство современного homo subnixus, сможет принять помощь, например, от врача, вырезающего опухоль, или от адвоката, защищающего в суде.

Или хотя бы от гробокопателя.

[Валерий Панюшкин]

https://snob.ru/selected/entry/103367
19.01.16

Иллюстрация: Corbis/East News

После новогодних праздников в либеральной среде завелось новое развлечение — делить шкуру неубитого медведя, то есть решать между собой, как должна быть обустроена Россия после Путина. Развлечение это, конечно, совершенно теоретическое. Во-первых, Путин никуда не собирается уходить еще лет сто. А во-вторых, когда Господь все же приберет его, вершить судьбы России очевидно будут не теперешние оппозиционеры вовсе, а самый что ни на есть ближний путинский круг. И реформы, если мы доживем до них, разумеется, будут осуществлять не Каспаров и Навальный, а, например, Медведев и Чайка или Патрушев и Иванов, потому что так всегда было, потому что демонтаж даже сталинского режима осуществляли не оппозиционеры никакие, вернувшиеся вдруг из эмиграции, но самый что ни на есть Хрущев. Серьезная смена элит в России, насколько я понимаю, произошла всего однажды, в 1917 году, и то каким-то катастрофическим чудом. Вероятность второй смены элит исчезающе мала.

Однако же в этой оппозиционной болтовне про теоретическое обустройство России после Путина есть одна пугающая меня тема. И это тема люстрации. Чувство такое, что русского человека до сих пор хлебом не корми, дай только люстрировать кого-нибудь.

Справедливости ради надо сказать, что разговоры о люстрации начал не Каспаров сейчас (и уж тем более не Карина Орлова, в качестве раздраженного троллинга предложившая люстрировать стариков), разговоры эти были и прежде. Не удивительно, когда Иван Грозный какой-нибудь, ничтоже сумняшеся, разделяет опричнину и земщину, то есть люстрирует полстраны. Не удивительно, что в Советском Союзе поражены в правах миллионы. На то и тираны.

Но всякий раз, когда Алексей Навальный заводит речь про люстрацию жуликов и воров, всерьез предлагает запретить государственную службу членам партии «Единая Россия», я задаюсь вопросом, понимает ли Навальный, сколько в «Единой России» человек.

Люстрировать жуликов и воров в России — это значит выбросить из жизни три миллиона человек. Запретить государственную службу всем, кто служит при Путине, — это сталинские по масштабам своим репрессии. (Да и где набрать новых управленцев?) Когда Карина Орлова пишет (пусть даже и в шутку) пожилым людям: уйдите, дескать, дайте дорогу молодым, она, кажется, не задумывается про то, куда уйти всем этим противным старикашкам. На что жить? Как добыть себе пропитание, не говоря уж про такие сентиментальные глупости, как самореализация?

Видите ли, в чем дело. Россия довольно большая страна. В больших странах, по-моему, люстраций вообще проводить нельзя, даже если очень хочется и даже если для люстрации есть серьезные основания. В больших странах какую категорию населения ни возьми для люстрации, все равно получатся многомиллионные погромы.

И бог с ним, с возмездием. Я смею думать, что благополучие проистекает не от возмездия вовсе, а от снисходительности. Вот представьте себе, что вы выращиваете на даче картошку, а бабка, живущая в соседнем доме, подворовывает у вас ее по ночам с грядки. Действия бабки незаконны, разумеется, и требуют возмездия в соответствии с Уголовным кодексом, но вы согласны закрывать на это воровство глаза. Потому что бабку жалко, она старая и бедная. Согласие, установившееся между вами, позволяет вам быть добрыми соседями.

Вы скажете, что жулики и воры воруют у нас вовсе не ведро картошки? Это правда. Но если перемены настанут, важнее всего будет сохранить согласие, а не превратить жуликов в лютых повстанцев.

Беда еще в том, что согласие у нас устанавливается искусственным путем, посредством телевизора. И если когда-нибудь наступят перемены, то хорошо было бы узнать про разных негодяев, какие они негодяи, но оставить по большей части без последствий. Поскольку сами не без греха.

Где грань между снисходительностью и правосудием, я не знаю, мне трудно определить. Но на мой вкус — сильно ближе к снисходительности, чем думают что властители наши, что оппозиционеры.