3473. Большой победоносный рейтинг

[Александр Рубцов]

http://www.vedomosti.ru/opinion/arti...nosnii-reiting
O том, что политическая система уже не может обходиться без рекордного рейтинга президента

01.11.2015

Предельные рейтинги – явление аномальное
М. Стулов / Ведомости

Почти оформились два разнонаправленных вектора: социально-экономическая ситуация ухудшается – рейтинг начальства растет. Динамика на разрыв с интересными перспективами.

В этом «почти» есть доля лукавства: в жизни все может меняться, но не в логике самосохранения режима. При таком отношении к экономике и при такой деградации институтов рассчитывать на положительную динамику можно, лишь мечтая о чуде, да и то только в одном жанре – с ценами на нефть. Уже все сказано: $40 за бочку, второй шок, стабилизация не ранее 2020-го, последний год распаковки госрезерва... Однако для самосохранения системы, возможно, даже большую проблему составляет противоположный, «победный» вектор – сказочный рост рейтинга, уже превратившийся в политическую ловушку. Кризис экономики и социальной сферы вполне можно себе представить, но представить себе спад рейтинга президента в сложившейся ситуации уже невозможно.

Еще не так давно публиковались данные опросов с плохой динамикой, а Центр стратегических разработок (ЦСР) и вовсе рисовал опасные тенденции – осыпание «тефлона», смещение протеста из центра в миллионники. Эти времена ушли безвозвратно. Дело не в том, что симбиоз пропаганды и социологии научился держать рейтинг, не слишком греша манипуляцией цифрами. И даже не в том, что в ЦСР нет больше Михаила Дмитриева, а Комитет гражданских инициатив подобные исследования с тех пор не заказывает. Теперь рейтинг президента вообще не может не только падать, но и демонстрировать неприличную волатильность. В этом смысле переродилась сама политическая система. Ее суть мало изменилась, но в рамках «вида» возникло новое качество. Это не прямая (силовая) диктатура – в той мере, в какой проблема легитимации через популярность остается, хотя и решается иначе. Но это и принципиально новое положение, в котором харизма, однажды став запредельной (или хотя бы будучи объявлена таковой), более не может давать повода и даже намека для сомнений без риска фатальных последствий для режима и персоналий. Нормальный вожак стаи не просто превратился в Акелу – на электоральной репутации старого волка держится все, а его реноме держится на обрушении всех прочих репутаций, личных и институциональных.

В этой особой онтологии не имеет принципиального значения, находятся ли новые 89,9% в пределах погрешности. Не так важно даже, что эти проценты реально отражают – триумф пропаганды, предустановку в технике опросов, смещения выборки, готовность пуганого обывателя отвечать «правильно» или неподдельное чувство массы. Важнее виртуального результата его массированный виртуальный вброс. Страна во всех своих стратах, от бомжа до министра и олигарха, живет с вбитым в головы знанием того удивительного, чудесного, непреложного и неустранимого факта, что поддержка лидера равна 90% (именно так: например, «девять десятых» уже звучит как-то хуже, не столь триумфально). В режиме электорального персонализма рейтинг вождя – и в главном только он! – защищает власть от народа, заодно парализуя оппозицию. В этом особый смысл слова «гарант».

С точки зрения грядущего кризиса здесь тройная проблема: выдержит ли этот рейтинг спад, обвал, а тем более коллапс; что защитит элиты от масс и от взаимного погрома, если точечной легитимации власти не станет; что делать, если эта защита вдруг покажется ненадежной, хотя бы гипотетически? Тут как на море: если вам только приходит в голову мысль, не зарифить ли паруса, значит, уже поздно.

Предельные рейтинги – явление аномальное. В мирное время они чаще сопутствуют экономическому чуду (и то не всегда), а здесь у нас все наоборот. Остается опора на всячески культивируемую и нагнетаемую экстраординарность ситуации. Схема проста: Россия встает с колен, и ей за это объявлена война. Война ведется вовне и изнутри, ракетами и грантами, санкциями и печеньем. Отсюда – необъявленный и пока лишь намеченный режим чрезвычайного положения. Политически он обозначен как перспектива и опция на крайний случай – но виртуально, в общем и массовом настроении уже введен. За всем этим взбадриванием маячит тень «ужасного юриста» Карла Шмитта: суверен имеет право объявлять чрезвычайное положение и действовать в его рамках; чрезвычайное положение есть аналог чуда; оно фактически объявляется с появлением фигуры суверена и с момента окончания bellum omnia contra omnes...

Наша схема. Внутри страны эта война всех против всех уходит с лихими 90-ми, но в мире только разгорается и прекратить ее может лишь наш суверен, только уже не местного, а мирового масштаба. Суверенитет России как гарант мирового порядка, восстанавливаемого лишь участием нашего гаранта, ради чего можно пожертвовать всем, в том числе благополучием и политическим суверенитетом самого народа, которому не впервой спасать мир. Теперь мы спасаем человечество от американского ига. Вы это одобряете? – а как же!! Вот и весь рейтинг доверия. Остальное вообще вне поля зрения – как в телевизоре, так и в мозгах.

Вопрос, как долго это может продолжаться. Малейшая остановка – и люди успевают оглядеться вблизи себя, кое-что посчитать. Все положенные на историю кривые популярности показывают стандартные пики вокруг 80%: большие сокрушительные рейтинги совпадают с маленькими победоносными войнами. Это смог даже Медведев с Грузией. Но теперь всплески уже не имеют права быть эпизодическими. Рейтинг обязан быть стабилен и не показывать негативных трендов. Значит ли это, что война для России теперь должна стать явлением обыденным и хроническим? Значит ли это, что интенсивность боевых действий, хотя бы и виртуальная, должна нарастать по мере ухудшения социально-экономической ситуации? Значит ли это, что на коллапс у нас есть ядерный шантаж?

Проблема скорее в другом: как можно поддерживать чудо чрезвычайного положения, не имея ресурсов на крупные, затяжные противостояния и внутреннюю мобилизацию?

Один способ известен: поражение от победы никто не должен отличать. Прежде чем получить коленом, надо красиво свернуть кампанию с имитацией выполненной миссии. Как в боевиках со спецназом: «Уходим».

Но тут же надо иметь, куда снова ввязаться с чувством братского или вселенского долга. Это не просто, хотя до сих пор удавалось. Стратегия Скарлетт: подумаю об этом завтра. И то, что поводы поднять тонус и рейтинг падают с неба, лишний раз подтверждает важность элемента чуда в феномене чрезвычайного положения. Помазанник судьбы – даже не очень отдаленная аналогия с богоданной монархией. Беда лишь в том, что Бог не может быть обманщиком, а вот судьба – индейка.

Неотступный образ: человек бежит, не имея возможности остановиться, но виртуозно, акробатически перескакивая с льдины на льдину. Вот только бежит он на юг и от берега.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов

[Александр Рубцов]

http://www.forbes.ru/mneniya/gosplan...byi-put-rossii
Мнения
Госплан
06.05.2016 04:21

руководитель Центра анализа идеологических процессов

Министр иностранных дел Сергей ЛавровФото REUTERS / Maxim Shemetov
Идея самодостаточности не просто стратегическая установка – она требует радикальной трансформации всей системы

В последнее время обозначились две взаимосвязанные тенденции: заявления, анонсы проектов и целые доклады с претензиями стратегического масштаба, с одной стороны, и идеологически заряженные рассуждения о самодостаточности страны – с другой. Доклады пока готовят аффилированные с государством, но все же относительно независимые экспертные структуры, и там все более-менее цивилизованно. Однако заявления о курсе на самодостаточность перекочевывают от советников по экономике к министрам иностранных дел, от внутреннего пользования к международному представительству, а это уже иной статус.

Некоторый примитивизм и откровенно вызывающий характер высказываний о «самодостаточности» можно списать на неофициальный формат таких заявлений: интервью Сергея Лаврова шведской газете «Дагенс Нюхетер» от 28 апреля 2016 года политически факультативно и в этом напоминает статью председателя Следственного комитета РФ Александра Бастрыкина в еженедельнике «КоммерсантЪ – Власть» об информационной войне. В обоих случаях мы имеем дело с несколько сбитой специализацией: дипломат рассуждает об экономике, следователь – об идеологии. Это отвечает провокативному, зондажному характеру заявлений, цель которых – вызвать и оценить реакцию общества и начальства. Тем не менее это отчетливые свидетельства «хода мыслей», и в таком качестве они заслуживают анализа.

Активность в области стратегического планирования в ближайшие годы будет нарастать. По сути, мы входим в тот же режим, в каком масштабные стратегические сочинения писались перед первой рокировкой, вписанной в анналы истории как «местоблюстительство Медведева». Тогда уходящему на премьерство Путину необходимо было показать, что его преемника ставят не под новые и личные стратегические фантазии, а на реализацию готового проекта, освященного лидером нации, уже почти ее отцом. Поэтому на «выборы» шел Медведев, а предвыборную программу готовили и продвигали как «план Путина». Сейчас все связывают проваленный модернизационный проект с фигурой нынешнего премьера, хотя главные установки этой прогрессистской стратегии были сформулированы и запущены в оборот еще во время второго президентства Владимира Путина, ближе к его (президентства) концу.

Теперь понадобится «План Путина – 2». Даже если вдруг развернется «операция преемник» (а за оставшееся время может случиться всякое), в любом случае стратегия должна будет исходить от нынешнего президента.

Даже предвыборная программа на четвертый срок обязана будет содержать развернутый проект развития страны или хотя бы ее приемлемого прозябания. Вызывающий традиционализм идеологии конца 2011 – начала 2012 годов (корни, скрепы, коды и идентичность) какое-то время воспринимался как новый акцент и едва ли не дополнение к прогрессизму, привычному для России всего последнего времени, включая реанимируемую советскость. Теперь эта идеология архаики достаточно раскритикована, проявила себя как агрессивный традиционализм без образа будущего и в этом качестве вряд ли сохранится. Будет ли Путин заходить на новый срок или уходить в тень из институциональной политики (что вряд ли, если только не полный обвал), в любом варианте ему понадобится образ достойной перспективы и проект развития «матчасти», а не только возврат к истокам с возвышением духовности и морали.

Однако выступления, подобные интервью Сергея Лаврова, это все же особый жанр. Их специфика начинается с разговора «простыми словами с простыми людьми» (на то она и газета). А этот жанр имеет свои сложности. Как ни странно, он более строг к выражению смысла. Разговор в среде экспертов и политиков может допускать упрощения и преувеличения, которые здесь и будут восприняты как полемическая риторика и пароль в обозначении позиции. «Разговор с людьми» таких поблажек не дает: здесь все воспринимается в лоб и буквально, тем более когда говорит иностранец, на литературные фиоритуры которого никто закладываться не будет да и не сможет.

В этом плане несколько категоричными и избыточно смелыми выглядят заявления интервью: «Мы будем полагаться только на собственные силы [...] Мы надеемся теперь только на себя, у нас для этого все есть. Слава Богу, Господь и наши предки оставили страну, которая самодостаточна. Теперь будем работать так, чтобы при всех обстоятельствах не испытывать никакой потребности в том, что до недавнего времени мы закупали только за границей. Повторю, это наш стратегический курс». Такого рода ригоризм отчасти смягчают формальные оговорки о том, что речь не идет об автаркии и изоляции, что страна, наоборот, открыта к сотрудничеству. Однако все остальное в буквальном прочтении выглядит шапкозакидательством без понимания того, как устроен современный мир, да и не только современный. Непомерно решительные обороты («только на себя», «все есть», «при всех обстоятельствах», «никакой потребности», не говоря об уже якобы обеспеченной Господом и предками нашей «самодостаточности») – все это именно на бытовом, повседневном уровне читается как не вполне трезвое гусарство в видах мировой экономики и международных отношений.

С таким же успехом МИД может объявить о переходе на самообеспечение едой, теплом, электроникой и спецтехникой, мобильными телефонами и программным обеспечением, дипломатическими автомобилями и фирменной желтой бумагой для своих документов – в полной независимости от всей остальной страны, в которой события могут развиваться самым непредсказуемым образом, в том числе с диаметральным изменением внутри- и внешнеполитических доктрин. По качеству текста это более похоже на литературный прокол разгорячившийся консультативной обслуги и «экспертного» сопровождения: впечатление не столько силы, сколько наивности. Боюсь, даже в Швеции найдется достаточное количество людей, которые отнесутся к таким речам в лучшем случае с понимающей ухмылкой.

Далее возникает проблема реализации этого смелого проекта в наших конкретных исторических, политических и административных условиях. И первый вопрос: почему все это не было сделано до обострения взаимоотношений с внешним миром, хотя необходимость преодоления зависимости от экспорта энергоресурсов и импорта товаров и технологий была декларирована уже давно, в том числе в туманных контурах «плана Путина»?

Здесь же выяснится, что идея самодостаточности не просто стратегическая установка – она требует радикальной трансформации всей системы. Нынешняя институциональная среда ориентирована на перераспределение всего, в первую очередь сырьевой ренты, и в этом плане генетически враждебна собственному производству: над сырьевым проклятьем здесь наросло почти уникальное по силе институциональное проклятье. Курс на хотя бы относительную автаркию в любом ее виде требует отказа от существующей модели и выбора в развилке между либерализацией и мобилизацией. И здесь не все очевидно. Так, Китай в ряде отношений достаточно автаркичен, но эту свою относительную самодостаточность обеспечивает вполне либеральными условиями ведения малого, а отчасти и среднего бизнеса, не говоря о микробизнесе (достаточно сравнить время и издержки на открытие дела, в том числе производства, в КНР и РФ).

Другая проблема связана с тем, что курс на самодостаточность воспринимается в данном случае не как временный и обусловленный ситуативно, а именно как стратегический – безальтернативный и необратимый.

Об этом свидетельствует и заявление о том, что торгово-экономические отношения as usual более невозможны в принципе, то есть установка на самодостаточность выбрана навсегда. Отчасти это резонно: к России впредь тоже не будут относиться as usual – при любых ее либеральных эволюциях. Но из этого, в свою очередь, вытекают два следствия, причем одинаково неприятные.

Во-первых, из такого лозунга никоим образом не видно понимания того, что автаркия в любых видах, в том числе вынужденная, негативно сказывается на темпах и качестве развития страны, накладывает неизбежные и фатальные ограничения. Наоборот, идея полного самообеспечения во всем существенном и стратегически важном воспринимается героически, как сплошной позитив без каких-либо сопутствующих потерь. Вовсе не учитывается, что при этом страна оказывается в заведомо неравных конкурентных условиях практически со всем остальным миром, развивающимся в максимальной кооперации. Если мы не смогли даже начать преодолевать технологическое и прочее отставание при установке на максимальную открытость и эффективное взаимодействие, с какого испуга Россия выйдет на новые рубежи, опираясь во всем исключительно на собственные силы? С такой стратегией консервация отставания обеспечена и будет только нарастать. Если это непонятно по логике, попробуйте представить себе завод, который намерен жестко соревноваться с конкурентами, отказываясь в организации собственного производства от банального разделения труда и профессиональной специализации.

Более того, ограничивая импорт, вы симметрично ограничиваете и экспорт (иначе зачем валюта?), а это означает автоматическое и неизбежное снижение качества производимой отечественней продукции. Для России качество сколько-нибудь массового производства всегда было большой проблемой, а как ее решать в условиях ограничения выходов на внешние рынки, и вовсе непонятно.

И наконец, проблема оценки и самооценки возникшей ситуации. Такая стратегия вовсе не предполагает самокритики, хотя бы в первом приближении задающейся вопросом о том, почему страна оказывается единственно разумной и правой в мире, который почти в полном составе неразумен и неправ. Ведь даже стремительно «встававший с колен» Китай, представлявший и до сих пор представляющий развитым странам несравнимо большую экономическую угрозу, чем ресурсодобывающая Россия, не пытается реализовать стратегию тотального импортозамещения. Причем это и на уровне бытовой психологии: достаточно вспомнить массовую истерику по поводу задержки выпуска на рынок айфонов пятой серии.

Если бы такая ситуация и в самом деле давала шанс «снятся с иглы» и «сменить вектор развития», нужно было бы давно придумать Крым и еще ряд действий, воспринимаемых миром как хулиганские, вызвать как можно более жесткие санкции, ответить на них асимметричной изоляцией – и решить наконец вековую для России проблему сырьевой экономики и ресурсного социума. Но это вряд ли. Здесь скорее вспоминается стратегически мыслящий Манилов: «...Так не будет ли эта негоция несоответствующею гражданским постановлениям и дальнейшим видам России?»

[Александр Рубцов]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...iticheskii-mif
Статья опубликована в № 4211 от 25.11.2016 под заголовком: Метафизика власти: Доказательство мифа

Философ о том, что мифологию лучше оставить в покое
25 ноября 00:32

Лучшее, что можно сделать, – это оставить благородную легенду в покое уважения, не пытаясь доказать то, чего не было или было, но не так
Владимир Сергеев / РИА Новости

Бои на внутренних идеологических фронтах не утихают. Высота, за которую идет борьба, сторонами определяется по-разному: благородный миф – или историческая правда. Дело заходит так далеко, что необходимо разбираться уже не в конкретике, но в самом предмете дискуссии, включая методы: даже в военном деле есть запрещенное оружие. Беда таких схваток в том, что люди закусывают удила и кидаются друг на друга, не пытаясь разобраться в сути вопроса и даже просто сказанного. Тем более важно подойти к проблеме мифа, во-первых, рационально и во всеоружии теории, а во-вторых, целенаправленно, с учетом времени и места.

Мифология играла разную роль в истории человечества. Сейчас эта роль принципиально скорректирована средствами познания и обмена информацией. В России мифология тем более заслуживает анализа, что ее роль здесь явно избыточна и негативна, особенно сейчас. «Вставать с колен» сослепу и с замороченными мозгами – дело безнадежное и травмоопасное. Активно обсуждаемая сейчас мысль о неизбежности мифологизации в истории сама по себе может пониматься по-разному. То, что это явление было, есть и, видимо, будет, – научный факт. Постсовременное сознание в этом мало уступает традиционному и архаическому, что уже требует отдельного анализа.

Другое дело – мифологизация в самом историческом познании. Идея о том, что историки должны плодить духоподъемные мифы, была бы слишком нелепа – даже для министра образования, тем более науки. Скорее это неточность. Как и в высказывании о панфиловцах и учителях истории. Наставников, конечно, надо «чтить», однако в науке почтение к учителям требует прямо противоположного: а) признания авторитета факта и истины превыше любых других авторитетов и б) полноценного владения методами внутренней и внешней критики источников, к каковым относятся и сами учителя. Трудно представить себе историка, поучающего студентов принимать свои суждения на веру только из почтения к собственной персоне, – это противоречило бы самому смыслу и этосу науки, и такого гения уволили бы даже из советского вуза. А то бы мы до сих пор плавали по мировому океану на черепахе со слонами, нюхая эфир с флогистоном и согреваясь теплородом.

Далее встает вопрос о судьбе мифа в информационном обществе. Средства массового поражения сознания – идеальный инструмент мифологизации. Но они же – мощный и независимый разоблачитель. У мифа есть одно деликатное свойство: как все идеальное, он всесилен, только пока идеален. Здесь как у Бунина: «...Для женщины прошлого нет: разлюбила – и стал ей чужой». Поэтому «историк»-пропагандист, продолжающий мифологизировать демифологизированное, в современном обществе выглядит как любовник, всем рассказывающий о своих интимных отношениях с предметом, когда близости уже нет. Унижая и его, и сам предмет чувства, такая активность разрушает остатки корректности.

Новая ситуация вовсе не исключает теплых, уважительных отношений, но единственное, чего нельзя здесь вернуть, – это слепая вера. С позиций знания любой миф – не что иное, как заблуждение или ложь. Вариантов нет. Если нормальный человек узнает иную правду или хотя бы в отношения закрадывается тень сомнения, миф становится именно мифом, т. е. красивой сказкой, и перестает работать как таковой. Проколотый миф бесполезно и вредно снова накачивать. Лучшее, что можно сделать, – это оставить благородную легенду в покое уважения, не пытаясь доказать то, чего не было или было, но не так.

В идеологии вообще все очень тонко, как в той поговорке: «Когда говорят: давайте веселиться, веселье, как правило, прекращается». К тому же идеология сохранения мифов резко делит людей на знающих и не знающих, верующих и внушающих, что уже плохо. Еще более усугубляют ситуацию методы полемики, запрещенные в приличном обществе.

В одном из анонсов фильма о 28 панфиловцах сказано: «В 1948 и 1988 гг. официальная версия подвига была изучена Главной военной прокуратурой СССР и признана художественным вымыслом». И ничего страшного, написали это не мрази и не агенты госдепа. Никакого неуважения, тем более глумления. Миф – это часть войны, но именно как миф. И к нему и в самом деле более не надо прикасаться, доказывая правоту сочинителя и злонамеренность исследователей. Именно это и есть оскорбление памяти.

Видимо, другому министру не дают покоя великие строки: «Он уважать себя заставил». Здесь два ключевых слова: «заставил» и «себя». Уже всем давно ясно, что сочинение мифа о «двух версиях» этой истории только оскорбляет память о реальном подвиге. Но и здесь все, как в романе: «И лучше выдумать не мог».

Приемы «исторического анализа» – в худших традициях примитивной пропаганды. Готовится статья в газете, которая по своей же самооценке расставляет все точки над. Подробно излагается правдивая, документально удостоверенная история всего, что происходило вокруг, но... не имеет прямого отношения к предмету спора. Это создает у массового читателя впечатление объективности и информированности, лишь еще более дискредитируя самого исследователя. Далее утверждается, что разночтения с официальной версией ничтожны и непринципиальны, хотя в этом случае непонятно, зачем нужна была вся эта скандальная история, начавшаяся еще с грубой выходки в Госархиве. Далее якобы научный, источниковедческий спор плавно переводится в немыслимо возвышенную риторику, вплоть до пафосных утверждений, что 28 панфиловцев выиграли битву под Москвой и даже брали Берлин. Можно обсуждать проблемы литературного вкуса, но нельзя допускать такого смешения жанров. Если ты начал с документальной хроники, то в любом образе данного текста уже будет интенция буквального прочтения, что превращает возвышенное в нелепое.

И, наконец, самое интригующее. Оказывается, все эти, как утверждается, малозначительные расхождения версий инспирированы внешними силами с целью обессилить и развалить нашу страну, расчленить ее и поработить. Вряд ли в западных спецслужбах сидят такие идиоты, однако здесь делается прямой намек на работу агентуры внутри страны. Хотелось бы, конечно, поименно назвать, но маячит ложный донос.

Уверен, честные ученые как раз и пошли бы добровольцами в окопы – в отличие от мастеров пропаганды, мечтающих повторить подвиг журналиста Кривицкого, а там и дальше сочинять «полезные для России» опусы на основе антинаучного и малохудожественного вымысла.

И еще цитата из классики: «Есть у нас сомнение, что ты, мил человек...» Далее по тексту.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов

[Александр Рубцов]

https://www.vedomosti.ru/opinion/art...olitika-volnah
Статья опубликована в № 4222 от 12.12.2016 под заголовком: Метафизика власти: Короткие волны

Философ о том, когда Путин из Брежнева станет Горбачевым, Янаевым, Ельциным и снова Путиным
11 декабря 22:46

Попытки институциональной либерализации в начале путинского правления были достаточно искренними
Сергей Величкин / РИА Новости

Цикличность и волны в истории – излюбленная тема ряда концепций от почти научных до строго экзотических, на грани клиники. Но с точки зрения философии истории вовсе не очевидно, что здесь имеет исторический смысл и что более эвристично. Иногда фантазийные версии бывают ближе к истине. Есть множество моделей с постоянными циклами и ровным ритмом с самыми разными интервалами; некоторые из них считаются классикой (в частности, кондратьевские). Но есть и более динамичные, хотя и совсем завиральные модели, – например, обнаруживающие в структуре исторического процесса ряды Фибоначчи и, соответственно, спираль «золотого сечения», сжимающуюся в будущем в точке «события икс» в 2060 г. (кстати, конец света именно в 2060 г. предсказал еще классик математического естествознания Исаак Ньютон). Нездоровая смелость таких сочинений не отменяет того, что в них в отличие от моделей ровного ритма присутствует по крайней мере идея ускорения истории и свертывания исторического времени, теоретически вовсе не бредовая и в ряде вариантов вполне респектабельная.

Недавно возникла еще одна смелая версия – параллель между графиком изменения отношения России к Европе в XIX в. и аналогичной историей, якобы имеющей шанс повториться в России сейчас, в начале века XXI. Речь идет о циклическом переходе от пиетета и желания встроиться в «концерт» цивилизованных государств сначала к всесторонней конфронтации, а затем к «спокойной отстраненности». Эта схема двух молодых авторов подозрительно ликвидна политически: она намекает режиму на вариант выхода якобы без потери лица из конфронтации с Западом, уже проигранной и безнадежной в любой перспективе. Пугают лишь напрашивающиеся параллели с последними царствованиями Романовых и славным финалом династии в 1917 г. Похоже, авторы этой идеи при всем ее деликатном сервилизме про такие коннотации с вероятной судьбой нынешнего правления просто не подумали, хотя накануне 2017 г. такие мемориальные аналогии особенно пикантны.

Идею ускорения исторического процесса пока никто не отменил и толком не опроверг. Чтобы оценить идею, достаточно беглого обзора перманентной технологической революции, за считанные десятилетия набирающей корпус инноваций, до этого копившийся веками. В ряде отношений человеческий мир буквально за годы обновляется не меньше, чем за всю свою предшествующую историю. Подобное сжатие времени не может не воспроизводиться также в динамике мысли, культуры, политики.

Для нас это особенно значимо. История свободы и несвободы в России часто наводит на мысли о петлеобразной спирали; здесь есть и прорывы с периодическими возвратами назад, иногда чудовищными, но и общий восходящий тренд – результирующая. С этой точки зрения пресловутая идея «колеи», на метания в которой якобы обречена российская история, оставляет ряд вопросов.

Прежде всего, трудно не согласиться с мнением продвинутых историков, что эта колея присутствует не столько в виде фатальной закономерности, сколько в мозгах самих теоретиков, а главное – политиков и ведомой ими массы. В представлениях логики бифуркационных процессов история колеи выглядит и вовсе доисторической. И любая такого рода «колейность» не может служить оправданием политического пассива.

Далее, для России было бы крайне унизительно думать, что именно эта великая страна не в состоянии вырваться из колеи, хотя это даже не особенно чудесным образом уже проделали многие резко модернизировавшиеся страны, от которых таких подвигов менее всего ожидали.

И наконец, при всей петлеобразности данной траектории нельзя не видеть, что в ней постепенно накапливается необратимость глубинных уровней движения к свободе и эмансипации личности. В обыденных практиках и структурах повседневности даже предельно замороченное «путинское большинство» настолько отошло от бытовых стереотипов эпохи самодержавия и советской империи, что срыв в нормальный тоталитаризм или хотя бы в гибридный неототалитаризм сейчас уже маловероятен.

Здесь приходится ориентироваться на другую логику и «математику» процесса, на принципиально новую хронополитику. В новом историческом циклизме повышение скорости с синхронным сжатием времени и ритма может давать необыкновенные эффекты в колебаниях между реформами и контрреформами, заморозками и оттепелями, либерализацией и реакцией. Если раньше смена политических сезонов предполагала смену руководства и достаточно принципиальную модификацию режима, то теперь у нас есть шанс наблюдать эти циклы в истории одного правления.

В таких циклах, вообще говоря, нет ничего мистического: комбинация проста и не имеет альтернатив. Быстрые изменения либерального свойства, по идее, и должны рано или поздно давать более или менее глубокий и затяжной откат. Но точно так же любая реакция не может быть вечной или хотя бы слишком затяжной. Запасы ресурсов паразитарной модели заканчиваются, идеологическая анестезия проходит, и рано или поздно приходится отпускать почти до предела завинченные гайки, не позволяющие обществу ни вздохнуть, ни сделать что-то полезное.

При всей усталости от слишком уже родных лиц приходится признать, что для смены гласа (вектора, сезона) теперь вовсе не обязательна персональная смена начальства. Представьте себе, что включается программа морфинга, трансформирующая портреты вождей, руководителей и лидеров в непрерывной последовательности, например, от Сталина и Хрущева до нынешних игроков в рокировки.

В самом деле, попытки институциональной либерализации в сфере регулирования и администрирования в начале путинского правления были достаточно искренними и концептуально обустроенными. Путин с самого начала не был и не мог быть Хрущевым (хотя и был назначенцем Ельцина), но поначалу при нем все же пробивалось нечто либерально-бериевское и даже косыгинское. Затем консолидация власти и ресурсов на фоне нефтяного благоденствия породила застой почти брежневского типа, и теперь мы переживаем предпоследнюю или последнюю фазу разложения данной модификации: громкие отставки напоминают о пышных похоронах, а аресты и обыски – героев Гдляна с Ивановым.

Деградация становится тупиковой и комплексной; она затрагивает внешнюю и внутреннюю политику, экономику, культуру, мораль власти и самого общества. Системное противостояние с Западом и связанные с ним большие планы масштаба «Русского мира», «Новороссии» и собирания «разделенной нации» проваливаются с перспективой преследования в международных судах. Политическая реакция становится все более самодеятельной и стихийной; она набирает обороты снизу и уже не вполне контролируется властью, нанося удары по ее самомнению и репутации. В государстве почти нет денег и совсем нет перспективы их нормально зарабатывать даже в случае снятия санкций. Идеология уперлась в светлое прошлое и разменивается на пошлые глупости неофитов. Спекуляции на военной и прочей истории превзошли «Малую землю»: курорт «Цитадель», 29-й «панфиловец», ресторан «НКВД»... и все это на фоне памятников одиозным фигурам.

В этом тупике Путину остается один выход – стать «Горбачевым внутри развитого путинизма», что он и начинает готовить, пусть даже очень фрагментарно. При этом власть безумно боится повторения судьбы Горби, а потому заранее готовит оснастку для нового ГКЧП – на крайний случай (Путин как решительный, состоявшийся Янаев). Поскольку сейчас любой путч, даже самый успешный, даст лишь временный и очень дорогостоящий эффект, Путину придется заранее готовиться и к роли Ельцина 90-х, в которой ему самому придется осаживать им же подготовленных путчистов, затем проводить подобие реформ в ситуации обвала и проч. В итоге, пройдя все эти метаморфозы, Путин снова становится ранним, а затем и теперешним Путиным (благо время жизни позволяет) и... на колу мочало.

Яркая судьба, выдающаяся перспектива. Сейчас вопрос лишь в том, насколько быстро и глубоко можно развернуть нынешний «застой» в очередную «перестройку». Последние назначения, сближения, символические жесты и знаковые пропуски в послании показывают, что высочайшая мысль в эту сторону уже движется.

Автор – руководитель Центра исследований идеологических процессов