*305. Вторая мировая война-3

[Gorky.media]

https://gorky.media/reviews/posledny...eniya-gitlera/
Фрагмент статьи «Война и мир: дипломаты и журналисты в Москве летом и осенью 1941-го»
В ближайшее время увидит свет новый, сто тридцать седьмой выпуск журнала «Неприкосновенный запас». Этот летний (июньский-июльский) номер его составители решили посвятить 80-летию начала Великой Отечественной войны. Тематическую подборку, затрагивающую разные исторические и антропологические аспекты этого события, составили Олег Бэйда и Игорь Петров. В нее попала в том числе и статья независимого исследователя-москвоведа Анатолия Воронина, реконструирующая жизнь и приключения немногочисленных иностранцев в предвоенной и военной Москве 1941-го года. «Горький» публикует небольшой фрагмент этой статьи.
Анатолий Воронин. Война и мир: дипломаты и журналисты в Москве летом и осенью 1941-го. Неприкосновенный запас, 2021/3 (137). М.: Новое литературное обозрение

В воздухе пахнет грозой...

Немецкие дипломаты в июне не только не скрывали, что война скоро начнется, но и охотно делились «точными» датами ее начала. Правда, в дипломатических кругах их словам не очень доверяли. Так, во время приема в итальянском представительстве советник германского посольства Гебхарт фон Вальтер* дружески предупредил Элис-Леон Моатс*, что война начнется 17 июня. В это же время посол Италии размышлял, не стоит ли его жене-американке остаться пока в Японии и не возвращаться в СССР, подождав, как будут развиваться события. Кстати, его линия в этом вопросе оказалась весьма мудрой: вечером 19 июня он официально отправил женщин и детей дипломатов, а также журналиста Сандро Вольта на Белорусский вокзал. Вольта приехал в Россию в мае, чтобы освещать войну между Германией и СССР, но в итоге оказался в «последнем поезде из Москвы», о чем в 1943 году написал одноименную книгу. Самого Россо вместе с оставшимися итальянцами интернируют спустя месяц, 17 июля, через советско-турецкую границу.

Французы-вишисты пребывали в задумчивости: у них вовсю шел ремонт. Только в 1938 году посольство Франции получило новое здание: это был роскошный особняк купца Николая Игумнова на Якиманке (прежде там находился Институт мозга). После того, как в конце апреля 1941 года в советскую столицу прибыл посол Гастон Бержери, работы в посольстве развернулись на полную мощь. Ремонтом руководила супруга посла — в прошлом американо-французская модель Беттина Джонс, работавшая в Париже с модельером Эльзой Скиапарелли и вдохновлявшая самого Сальвадора Дали. Мадам Бержери страстно хотелось поскорее включиться в светскую жизнь Москвы. Мебель для французов поступала из Швеции через Ленинград, где за ее дальнейшей отправкой должен был следить настоятель храма Девы Марии Лурдской, отец Флоран. Последнее распоряжение по переправке мебели пришло ему 24 июня, а через пять дней, 29 июня, Бержери пришлось известить Вышинского, что правительство Виши решило расторгнуть дипломатические отношения с СССР. В конце беседы посол попросил оставить для охраны имущества кого-то из французов, но не получил на это разрешения. После отъезда посольства за зданием присматривала дипломатическая миссия Турции — страны, в которую Бержери впоследствии назначили послом.

Последняя посольская вечеринка — в честь отъезда грека Диамантопулоса и его жены — прошла 18 июня на американской даче в Немчиновке. На следующий день фон Вальтер, только что прибывший из немецкой столицы, извинился перед Моатс за то, что ввел ее в заблуждение относительно начала войны, и сказал, что теперь она точно начнется 21-го числа. Разумеется, ему вновь никто не поверил. Однако после получения известия о том, что любимый боксер фон Вальтера вывезен самолетом в Берлин — это было сочтено «опасным сигналом», — американское и британское посольства начали эвакуацию женщин. Чарльз Тейер вспоминал:

«Нам все-таки удалось усадить леди в самолеты, взявшие курс на Швецию и Персию, и вечером 21 июня все они уже были за пределами страны. И тогда мы „раздавили” бутылку шампанского и пошли спать, а когда проснулись, то обнаружили, что Россия вступила в войну».

Большая сортировка

Около шести утра фон Вальтер нанес визит американскому послу и сообщил, что война, о которой он так долго говорил, началась. За считанный час здание посольства США на Моховой практически опустело: основной персонал переместили в Тарасовку, а одиннадцать клерков посадили на поезд, отправлявшийся во Владивосток. О Моатс посол не вспомнил, но ее разбудил в девять утра Джон Рассел из посольства Великобритании, который позвонил с рекомендацией срочно покинуть «Метрополь». Она сразу же начала собирать чемодан и к моменту выступления по радио Молотова, объявлявшего о нападении Германии, была готова к переезду.

Ситуация, таким образом, решительно изменилась. Сталину срочно понадобились друзья, и теперь его дипломаты пытались выказать свое расположение капиталистическим странам. О готовности оказать помощь в случае нападения Германии британский министр иностранных дел Иден говорил послу СССР Майскому еще до начала войны. Вечером это подтвердил в своей речи по радио и Уинстон Черчилль. Уже на второй день войны начались обсуждения технических моментов приезда английской миссии в СССР, а 27 июня британского посла Криппса и руководителей миссии уже принимал в Кремле Молотов. Вездесущая Моатс смогла выведать необычные подробности этого визита. Во время перелета в СССР часть летного экипажа вынужденно заменили членами миссии, и им пришлось по очереди побывать в пулеметной турели; единственным, кто знал, как она работает, оказался шоколадный магнат Лоуренс Кэдбери, глава экономической миссии, — но воспользоваться этими знаниями ему, к счастью, не пришлось. А на прием у Молотова, где все были при параде, генерал Мэйсон Макфарлайн пришел в шортах цвета хаки.

Когда англичане или американцы входили в «Коктейль-холл» или ресторан «Арагви», тамошние оркестры начинали играть популярную британскую песенку «Типперери». Филипп Джордан, прибывший в СССР в качестве специального корреспондента «The News Chronicle» в середине июля, задавался вопросом, исполняет ли оркестр лондонского отеля «Савой» «Интернационал», когда в ресторан заходит корреспондент ТАСС. Между тем, пользуясь советским благорасположением, Москву покидали те члены семей находящихся на службе иностранцев, кто прежде был лишен возможности уехать. 17 июля на поезд до Владивостока сели жены американских корреспондентов Роберта Магидова и Германа Хабихта; ранее этим дамам отказывали в выездных визах, а жена Хабихта и вовсе побывала под арестом.

Кризис тем временем ширился, и коммунистическим властям срочно требовался какой-то особо выразительный жест, демонстрирующий всю серьезность намерений в отношении потенциальных союзников. Именно тогда Советский Союз решил освободить из заключения несколько десятков англичан и французов, бежавших из немецкого плена. Дело в том, что и до начала войны через территорию СССР иногда пытались пробраться западные военные, кому посчастливилось бежать из немецких лагерей военнопленных в Западной Европе и добраться до Швеции. Там эти люди при посредничестве США или Великобритании получали транзитные советские визы, поскольку из Стокгольма в 1940—1941 годах можно было отправиться только в СССР: все остальные маршруты блокировали немцы. Некоторым французам право проезда через советские земли предоставлялось в обмен на обещание присоединиться к подразделениям «Свободной Франции» Шарля де Голля, например, в Сирии. (Впрочем, злые языки утверждали, что позже такие беглецы оказывались в основном на территории, контролируемой режимом Виши). Но при этом на советской земле надолго задерживались представители второй, менее удачливой, группы беглых пленных, которые с помощью польского Сопротивления пробирались к германо-советской границе не с севера, а с востока. Этот рубеж был под многопудовым замком: вдоль него тянулись два ряда колючей проволоки — немецкая, которую регулярно, раз в десять минут, проверял патруль, и советская, которая охранялась «секретами» пограничников. Люди, сумевшие преодолеть немецкую сторону незамеченными, на советской стороне зачастую попадали под обстрел «зеленых фуражек». Некоторые из них погибали, но и выжившим приходилось не сладко: на советской территории их арестовывали — именно эту группу теперь и решили освободить. Поначалу беглецов собирали в Бутырской тюрьме в Москве, а с февраля 1941 года переводили в Козельский лагерь НКВД, где они содержались в полной изоляции от «поляков и местного населения».

Это было место с мрачной историей: до беглых западных военных там квартировали польские старшие офицеры и генералы, к тому моменту уже лежавшие в Катыни. (В 1941 году, однако, тут еще оставались польские низшие чины и полицейские, интернированные в 1939-м Литвой и попавшие в руки НКВД только накануне войны). Интернированные англичане, французы и бельгийцы, всего 44 человека, содержались в хороших условиях. У них был биллиард, они могли играть в волейбол, баскетбол или шахматы. Соответствующие посольства вообще не знали об их существовании, а с началом войны Козельский лагерь эвакуировали в глубь страны, переведя его в Вологодскую область. Прямо накануне этой эвакуации конвой, прибывший из Москвы, забрал и увез британских граждан, а 9 июля по распоряжению Вышинского четырнадцать англичан официально были переданы представителям английского посольства. Возвращение, впрочем, коснулось не всех: в ходе следствия у органов возникли какие-то дополнительные вопросы к нескольким беглецам — и их освободили только в августе, после неоднократных требований посла Великобритании. В прессе историю было решено не освещать.

Довольно скоро подошел черед уезжать представителям тех стран, которые оказались в состоянии войны с СССР. Первыми заперли в стенах посольства дипломатов и граждан Германии, которых позже вывезли в окрестности Костромы, где они дожидались отправки в Турцию. В отличие от немцев, послы Румынии и Италии не получили никаких инструкций и буквально надоедали Вышинскому: им-то, мол, что делать? Французы же после объявления о разрыве дипломатических отношений с СССР оказались изолированными в своем недоделанном особняке на Якиманке. Сотрудник британского посольства Гарольд Элвин, проезжавший мимо на троллейбусе, увидел их во дворе миссии: чуть ли не прижимаясь лицами к чугунной ограде, они молча взирали на недосягаемую летнюю Москву. Из посольства удалось вырваться только священнику Леопольду Брауну и журналисту агентства «Havas» Жану Шампенуа. Священник был американским гражданином, но в силу традиции жил на территории французского посольства. Он заранее предвидел неприятности и поэтому перевез часть своих вещей в пустующую квартиру американского военного атташе, а личный автомобиль вывел «из-за ограды посольства и поставил на улице рядом с церковью Иоанна Воина напротив посольства». Однако Брауну все-таки пришлось провести три дня взаперти вместе с французами, после чего он был вывезен из посольства сотрудниками НКВД — без права вернуться назад.

С Шампенуа все складывалось еще более причудливо. Когда Бержери объявил о разрыве отношений с СССР, Шампенуа вышел из строя и сказал: «Я перехожу на сторону русских». «Тогда вы должны покинуть посольство», — заявил ему посол. «Я давно был должен сделать это», — выкрикнул в ответ журналист и хлопнул дверью. В итоге Шампенуа надолго остался в Москве. Он подружился с Ильей Эренбургом, который писал о французе следующее:

«После войны он попробовал вернуться на родину, но оказалось, что он привязался к Москве. Он умеет по-русски выпить, по-русски проговорить полночи обо всем и ни о чем, о вздоре и о самом главном. Это человек, лишенный и честолюбия, и житейской смекалки, в минуту душевной нежности он балагурит или ругается, пишет стихи — для себя, нигде их не печатает».

Француз проработал в издательстве «Прогресс», занимаясь переводами с русского на французский, вплоть до 1980-х.

Первое время к французам пускали гостей из других посольств, но вскоре это прекратилось. Возможно, последними посетителями стали англичане Гарольд Элвин и его коллега, зашедшие проведать оказавшихся в заточении. Когда они общались во дворе посольства, пронеслась весть, что доступ на территорию миссии вот-вот закроют наглухо:

«Французы напали на нас со всех сторон, умоляя вернуть „в мир живых” одолженные ранее вещи, книги и деньги. Мне вручили „Семь столпов мудрости” для Джона Рассела, „Ночи Декамерона” для китайского военного корреспондента, безделушки для девушки из Москвы, 15 тысяч рублей для друзей от друзей, мелкие долги и 10 тысяч рублей для шведского дипломата, который должен был сохранить их для какого-то француза. Мы вышли из посольства с раздувшимися карманами».

Территория посольства опустела в конце июля, когда французов отвезли на Курский вокзал, чтобы отправить в Турцию для обмена на советских дипломатов.

«Накануне их отъезда произошла ужасная трагедия. Две дамы, жены французских дипломатов, ехали по железной дороге в Иран во время разрыва дипломатических отношений между Виши и Москвой. Их обеих прямо в поезде арестовали агенты НКВД и доставили под конвоем в столицу, их личные вещи тщательно досматривали. Один из агентов решил взять что-то из этих вещей, сказав, что это подойдет его жене. Одна из дам от этой реплики впала в состояние аффекта и потеряла рассудок, в ночь перед запланированной эвакуацией она выпрыгнула с третьего этажа дома, переломав все кости».

Мужу несчастной позволили остаться в Москве в посольстве под охраной, а его жена провела два месяца в больнице и скончалась в начале октября 1941 года. Отпевание и погребение провел отец Браун. Вдовец прибыл на траурную церемонию под конвоем НКВД.

Flip
история

[Константин Симонов, поэт]

https://www.youtube.com/watch?v=AxdhOP7XVPg

[STAR MEDIA]

https://www.youtube.com/watch?v=hDzq67FM0kg

[ООО "Новое время"]

https://youtu.be/u4FvnV9xA_4

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/chronograph/921/
По советской версии, финская артиллерия обстреляла территорию СССР, в результате чего погибло 4 и ранено 9 красноармейцев. Советское правительство заявило протест. Финская сторона провела срочное расследование, которое показало, что стреляли на нашей территории (у Финляндии в этом районе даже не было орудий такой дальнобойности, чтобы снаряды ложились по ту сторону границы), отметила, что "дело идет о несчастном случае, происшедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне и повлекшем за собой человеческие жертвы", и предложила СССР совместное расследование. СССР отверг предложение.
Через два дня гитлеровский министр пропаганды Йозеф Геббельс записал в дневнике: "Большевики утверждают, что финны стреляли по их территории. Ха-ха-ха! Но с этим они связывают ультиматум - финским войскам отойти на 15 километров. Финны сопротивляются".

[Humus]

https://humus.livejournal.com/7884562.html

[Историческая правда]

http://www.istpravda.ru/chronograph/998/
«Мы идем не как завоеватели, а как друзья финского народа, - гласило воззвание Политуправления ЛВО, опубликованное за несколько дней до начала войны. - Красная армия поддерживает финский народ, который выступает за дружбу с Советским Союзом... Победа над противником должна быть достигнута малой кровью».
Но победить «малой кровью» не удалось. Лобовой штурм линии Маннергейма сорвался. Красной армии не удалось за первые три недели не только, как планировалось, дойти до Хельсинки, но даже прорвать первую полосу финских позиций. На Карельском перешейке к 21 декабря 1939 года советское наступление полностью остановилось.

26 декабря советские войска перешли к обороне. Военный Совет наступавшей на Карельском перешейке 7-й армии во главе с Мерецковым направил в Ставку Главного Командования донесение, где сообщал, что без разрушения основных дотов противника и мер по инженерному разграждению подступов к финским позициям успешное наступление невозможно.

Вспомогательный удар, наносившийся в труднопроходимых районах севернее Ладожского озера, закончился полным крахом. Две советские дивизии попали в окружение и были почти полностью уничтожены. Всего в том районе до конца войны было окружено и почти полностью уничтожено пять советских дивизий.

Тем не менее, война продолжалась. В марте 1940 года был заключен мирный договор, по которому к СССР отошёл Карельский перешеек, часть полуостровов Рыбачий и Средний на Севере и был сдан на 30 лет в аренду полуостров Ханко.

[Prajt]

https://uctopuockon-pyc.livejournal.com/4630073.html

prajt (prajt) написал в uctopuockon_pyc
2021-07-20 20:52:00 68
Назад Избранное Поделиться Отслеживать Пожаловаться Вперёд
Категория:
История
Победа СССР, о которой забыли. Операция «Снег».
В 1940 году близость столкновения с Третьим Рейхом для советского руководства была очевидна. Отличались лишь мнения относительно сроков начала войны. Сталин оптимистично считал, что Гитлер не нападет раньше 1942 года. Если, конечно, тому не удастся договориться с Японией и организовать одновременное наступление по двум фронтам. С дозволения «Самого» и под личным руководством Берии советская дипломатия искала способ приструнить распоясавшуюся на Дальнем Востоке Японию.


Согласованная Японией и Третьим Рейхом схема раздела сфер влияния в мире.



Почему боялись Японию?

С начала 1920-х гг. высшее руководство Страны Восходящего Солнца взяло курс на агрессивную политику в регионе. С приходом на трон императора Хирохито стало усиливаться влияние военных: министров, генералитета и адмиралов. Для всего мира подтверждением стремления Японии к мировой (или как минимум паназиатской) гегемонии стал опубликованный на рубеже 30-х гг. Меморандум Танаки – доклад, якобы представленный премьер-министром страны императору двумя годами ранее.


Создается впечатление, что советская внешняя разведка откровенно "подставила" Гиити Танаки, а работа над провокацией конфликта между Японией и США началась еще задолго до операции "Снег".



На самом деле сомнения в подлинности документа возникли еще тогда, а окончательно их развеял в 90-х бывший советский разведчик Виталий Павлов – непосредственный участник нашей истории. Сфабрикованный агентурой СССР меморандум тем не менее во многом предсказал международные действия Японии. Интервенция в Манчжурию, ужесточение колониальной политики в Корее и на Тайване, открытое военное противостояние с Китаем, сближение с нацисткой Германией – все это ставило под угрозу интересы СССР и США на Дальнем Востоке и в Тихоокеанском регионе.


Столкновения на Халкин-Голе стали первым "звездным часом" Г. К. Жукова.



Опасаясь японской агрессии на Дальнем Востоке СССР, был вынужден держать там крупные армейские формирования. И хотя победы у озера Хасан и на Халкин-Голе продемонстрировали силу советского оружия и умения военачальниковвоеначальники в (ярко проявившиеся, к сожалению, лишь в ходе второго конфликта) все понимали, что войну на два фронта в случае внезапной агрессии со стороны Германии для страны гибельна. Было решено столкнуть лбами Японию и США, благо их интересы в регионе в корне противоречили.


В 1941 году дипломатия США сделала все возможное, чтобы спровоцировать Японию на агрессию.



Подготовка и ход операции

С 1935 года советской агентурой в США занимался полковник ОГПУ (служба внешней разведки) Исхак Ахмеров. Он делал ставку в работе не на высокопоставленных американских чиновников, которые были достаточно богаты и в основном разделяли общегосударственные интересы, а на их приближенных помощников. Те могли оказать определенное влияние на убеждения руководства, а заинтересовать их финансово было проще.


Выдающийся советский разведчик И. А. Ахмеров практически безвыездно проработал за рубежом 12 лет.



Одним из таких влиятельных сотрудников минфина США был Гарри Декстер Уайт – убежденный антифашист, увлекающийся синологией (наукой об истории и культуре Китая). Ахмеров общался с ним под личиной ученого и специалиста по Дальнему Востоку Билла. На Уайта и решено было оказать давление, а дипломатическая операция получила название по ассоциации с его фамилией – «Снег».


После войны Уайт был обвинен в шпионаже и отстранен от государственной службы



Детальный план операции был подготовлен В. Г. Павловым и одобрена Берией в октябре 1940 г., а в апреле 1941 г. – после тщательно предварительной подготовки – было начато ее осуществление. Виталий Павлов и Михаил Корнеев выехали в США под прикрытием дипмиссии. По легенде Павлов был коллегой Билли-Ахмерова, видным ученым-синологом, через которого тот передавал Уайту свое виденье на политическую обстановку в Дальневосточном и Тихоокеанском регионах.


Василий Григорьевич Павлов



Встреча состоялась в одном из ресторанов Вашингтона в мае. В ходе беседы Уайту была передана записка с рядом тезисов Ахмерова. Так как Павлов испытывал некоторые проблемы с американским английским, было решено оформить именно письменное послание. На его основе Уайт подготовил доклад для министра финансов Г. Моргентау, а тот к осени 1941 года «продавил» президента Ф. Рузвельта.


Г. Моргентау и Ф. Рузвельт были дружны с 1913 года. Президент прислушивался к мнению своего министра финансов.



Берия приказал забыть…

Еще на стадии подготовки операции все ее участники понимали далеко идущие последствия – вне зависимости от результата: успеха или провала.

Вот как вспоминает об этом В. Г. Павлов в своей книге «Операция «Снег»: «Сейчас же, — строго наказал Берия, — готовь все необходимое и храни все, что связано с операцией, в полнейшей тайне. После операции ты, Ахмеров и Павел Михайлович должны забыть все и навсегда. Никаких следов её ни в каких делах не должно остаться».
Фактически именно записка с тезисами Ахмерова – текст доклада Уайта своему непосредственному начальнику повторял ее довольно точно – стала причиной для Ноты Халла – американского ультиматума, предъявленного Японии и спровоцировавшего ее на нападение на Перл-Харбор. Так исподтишка советской разведке удалось поссорить США и Японию, что дало возможность высвободить резервы на Дальнем Востоке и использовать их для побед под Москвой и Сталинградом.


Многие историки сходятся на том, что именно резервы, подтянутые из Сибири и с Дальнего Востока помогли СССР выстоять в 1941 году и в конечном итоге победить.



https://zen.yandex.ru/media/no4emy/p...b16500aec94162

[В. Павлов]

https://statehistory.ru/1041/Operats...iyu-v-1941-g-/
02.09.2010
СССР и современная Россия
Операция "Снег". Как советская разведка столкнула США и Японию в 1941 г. разведка 20 век Операция "Снег" - один из шедевров советской разведки. Её смысл сводился к тому, чтобы предупредить или хотя бы осложнить принятие правительством Японии решения о нападении на Советский Союз, помешать экспансии Страны восходящего солнца в северном направлении. И здесь свою роль должны были сыграть Соединенные Штаты. О том, как СССР провёл эту операцию, рассказано в книге "Операция "Снег"", которую написал один из её участников - советский разведчик Виталий Павлов. В подготовке этой операции участвовал так же советский разведчик Исхак Ахмеров, во второй половине 1930-х годов работавший разведчиком-нелегалом в США, а в 1942—1945 годах возглавлял нелегальную резидентуру в США. Отрывок из книги Виталия Павлова „Операция „снег““ Началось все летом 1940 года. Обсуждая тогдашнее положение в Соединенных Штатах и возможности агентуры, оставленной в бездействии отозванным в Москву Ахмеровым, мы взвешивали различные варианты восстановления связи с источниками наиболее важной информации, пока без возвращения туда самого Исхака Абдуловича. Ахмеров подробно рассказывал мне о каждом своем помощнике и тщательно анализировал, может ли тот или другой оказать влияние на государственных и политических деятелей в Вашингтоне. Говорил он и о своем опыте работы в Китае, о том, что тогда понял, как велика японская угроза Дальнему Востоку и как резко сталкиваются там американские и японские интересы. Позже, уже в США, он не переставал интересоваться американо-японскими отношениями, тем более что среди его агентов были люди, имевшие прямое отношение по своему служебному положению к тихоокеанскому региону. Мой старший коллега вспоминал, как в начале 30-х годов вспыхнули в Соединенных Штатах антияпонские настроения в связи с сообщениями о так называемом «меморандуме Танаки». В 1927 году японский премьер-министр генерал Гинти Танака представил императору секретный доклад по вопросам внешней политики Страны восходящего солнца. Основные положения этого меморандума сводились к провозглашению агрессивного курса островного государства. В нем утверждалось, что Япония должна проводить политику завоевания сопредельных стран в целях достижения мировой гегемонии. Меморандум намечал очередность захватнических действий: ключом к установлению японского господства в Восточной Азии должно быть завоевание Китая, а для этого предварительно необходимо овладеть Маньчжурией и Монголией. Затем Япония должна использовать этот регион как базу для проникновения в Китай. Ну а потом война с Советским Союзом и Соединенными Штатами. Этот секретный документ был добыт через нашу агентуру в правительственных кругах Японии нашим резидентом в Сеуле И.А.Чичаевым и вскоре доведен до сведения мировой общественности. Его содержание нашло подтверждение в агрессии против Китая, захвате Японией Маньчжурии. Обсуждая экспансию Токио в Азии, мы с Ахмеровым были одного мнения: она угрожает прежде всего нашему Дальнему Востоку. Эта опасность усиливалась с одновременно нараставшей угрозой со стороны гитлеровской Германии на Западе. Ахмеров высказывал мнение, что японцы могут попытаться напасть на наши дальневосточные рубежи, как только Германия решится выступить против нас. Об этом свидетельствовал и заключенный в 1936 году Антикоминтерновский пакт. Что можно было бы предпринять, чтобы уменьшить для на шей страны опасность возникновения войны на два фронта — на Западе и Востоке? Мы вспомнили, как после Октябрьской революции японцы набросились на наш Дальний Восток. Тогда их расчеты потерпели фиаско, столкнувшись как с сопротивлением нашего народа, так и с серьезным предостережением США, отнюдь не желавшими усиления Японии. В мае 1921 года Вашингтон направил Токио резкую ноту с категорическим заявлением, что не признает никаких договоров, являющихся следствием японской оккупации. В заявлении содержа лось требование полной эвакуации японских войск из Сибири. Всякие исторические аналогии условны. Но тем не менее, подумали мы, нет ли в современных условиях возможности «приструнить» Японию на случай появления у нее желания напасть на нас? Эта мысль захватила нас, и Ахмеров стал вспоминать беседы на тему американо-японских отношений со своими агентами. Один из них, назовем его «Икс», сотрудник министерства финансов США, рассказывал о своих влиятельных сослуживцах. Среди них он очень положительно характеризовал ряд антифашистов, из которых один, отличавшийся большими способностями и пользовавшийся особым расположением министра финансов Генри Моргентау, часто готовил докладные записки для президента. Его звали Гарри Декстер Уайт. Ахмеров попросил «Икса» организовать встречу с этим человеком под каким-либо благовидным предлогом. Для зашифровки интереса к нему он попросил «Икса» пригласить не одного Уайта, а нескольких гостей. Такая встреча состоялась в середине 1939 года, еще до начала второй мировой войны. Ахмеров познакомился с Уайтом, выдавая себя за синолога, занимающегося проблемами Дальнего Востока. Ему вспомнилось, что, когда, следуя легенде, он сказал, что вновь собирается в Китай, Уайт выразил желание встретиться с ним по возвращении из тех «интересных краев». Тогда Ахмеров не счел целесообразным дальнейшее изучение Уайта для его возможной вербовки по двум причинам: во-первых, мы имели уже достаточные информационные возможности в министерстве финансов и получали оттуда самые интересные сведения, а во-вторых, Уайт был убежденным антифашистом и действовал сам в соответствии со своими убеждениями в нужном для нас направлении. Сейчас в Москве Ахмеров под влиянием наших рассуждений подумал, что возможности заместителя министра финансов очень бы пригодились. Нельзя ли, высказал Исхак Абдулович мысль, в современных условиях, когда идет вторая мировая война и США наращивают свою оборонную промышленность, побудить Вашингтон вновь предостеречь Японию от ее экспансии? Ведь современная политика Токио в тихоокеанском регионе прямо угрожает интересам Соединенных Штатов и их союзников. Просмотрев все последние материалы «Икса» и других агентов Ахмерова, мы пришли к выводу, что Уайт мог бы оказаться весьма кстати. Он продолжал пользоваться полным доверием Г.Моргентау. Министр верил ему, разделял его оценки и использовал их в своих записках президенту Рузвельту и госсекретарю Корделлу Хеллу. Но вставал вопрос: как подступиться с нашей идеей к Уайту? Через агента «Икс» — исключалось, так как мы уже отвергли мысль о восстановлении связи с агентами до возвращения Ахмерова в США. И тут во второй половине 1940 года начальник внешней разведки П.М.Фитин предложил мне готовиться к ознакомительной поездке за океан. — Ты, — сказал мне Павел Михайлович, — руководишь делами США, а сам там еще не был. Поезжай в начале будущего года, посмотри, как работают те молодые разведчики, которых ты туда отправил. Это предложение я сразу же обсудил с Ахмеровым: а что, если мою поездку использовать для реализации нашего плана? Тем временем шли тревожные вести о том, что «северная фракция» милитаристов в Токио упорно стремится склонить правительство к нападению на СССР. Но в японском руководстве были сильны и позиции сторонников «южного направления», настроенных развивать агрессию в Китае на юг, откладывая пока планы завоевания северных территорий. Мы понимали, что укрепить сомнения японских милитаристов в осуществимости «северных» планов в значительной степени сможет позиция США. Из того, что мы знали об Уайте, вытекало, что он мог бы попытаться воздействовать через Моргентау на усиление такой линии в американской администрации, которая противодействовала бы японской экспансии. Ахмеров много помогал мне готовиться к поездке. Мы сошлись еще больше. Я убедился в его мудрости и все больше доверял ему, и посчитал необходимым узнать его мнение о том, не стоит ли мне поставить перед руководством вопрос о проведении в США встречи с каким-либо источником для получения хотя бы небольшой практики в агентурной работе? Меня интересовало, как оценит Ахмеров мою готовность в двух аспектах: достаточно ли будет моих знаний английского для беседы с агентом и хватит ли моих способностей дать агенту оперативно грамотный инструктаж? Он без колебаний ответил положительно и тут же спросил: — А почему бы вам не взяться за проведение операции, которую мы задумали? — И, не ожидая ответа, добавил: — Хотя разговор с Уайтом, несомненно, будет гораздо труднее, чем беседа с агентом, знающим, с кем он имеет дело, но за остающиеся до поездки несколько месяцев я берусь подготовить вас к такой беседе. Мы тут же засели за формулирование целей операции, дав ей кодовое название «Снег» — по ассоциации с фамилией Уайта, означавшей по-английски «белый». В первом приближении они, эти цели, выглядели следующим образом: — США не могут мириться с неограниченной японской экспансией в тихоокеанском регионе, затрагивающей их жизненные интересы; — располагая необходимой военной и экономической мощью, Вашингтон способен воспрепятствовать японской агрессии, однако он предпочитает договориться о взаимовыгодных решениях при условии, что Япония 1) прекращает агрессию в Китае и прилегающих к нему районах, 2) отзывает все свои вооруженные силы с материка и приостанавливает экспансионистские планы в этом регионе, 3) выводит свои войска из Маньчжурии. Эти первоначальные тезисы подлежали окончательному формулированию с учетом возможных замечаний руководства внешней разведки. В отработанном виде их предстояло до вести до сведения Уайта, который сам найдет им убедительное обоснование, чтобы в приемлемой форме преподнести руководителям США. Ахмеров подготовил подробный план встречи в Вашингтоне с Уайтом и беседы с ним, включая порядок ознакомления с тезисами и идеей продвижения их в руководство США. Моя же главная задача состояла в том, чтобы хорошо подготовиться в языковом отношении, отработать легенду знакомства с Ахмеровым в Китае, подобрать надежные маршруты в Вашингтоне для выхода на встречу. Все это я доложил П.М.Фитину. Он поинтересовался мнением Ахмерова относительно реальности операции и обещал проконсультироваться с руководством наркомата. Примерно через неделю Павел Михайлович вызвал меня и сказал, что в принципе наше предложение одобрено. Мне еще нужно лично доложить наркому об операции. Естественно, я был обрадован, что наш с Ахмеровым замысел получил одобрение. Но вместе с тем изрядно волновался, как пройдет доклад. В моей памяти еще свежа была картина «совещания» у Берии в начале года, и я мог ожидать от встречи с ним чего угодно. Нарком вызвал меня в октябре 1940 года. Разговор с ним был предельно кратким. Он спросил, понимаю ли я всю серьезность предлагаемой операции? Детали его не интересовали, их не обсуждали. — Сейчас же, — строго наказал Берия, — готовь все необходимое и храни все, что связано с операцией, в полнейшей тайне. После операции ты, Ахмеров и Павел Михайлович должны забыть все и навсегда. Никаких следов ее ни в каких делах не должно остаться. Надо сказать, что позже я поинтересовался, нет ли каких-либо заметок в личных делах Ахмерова и моем или в агентурных досье, но ничего не обнаружил. Более того, когда мы с Исхаком Абдуловичем в 1946 году вновь встретились в Центре после его возвращения из США и моего из Канады, мы, памятуя о приказе «забыть все», не затрагивали этой темы. Единственно, Ахмеров мне как-то намекнул, что все «сработало отлично». Молчали мы до 1953 года, когда Берия был арестован, осужден и расстрелян. Теперь мы с Ахмеровым — я считал его первым разработчиком и инициатором операции «Снег», — не опасаясь, подвели, так сказать, для себя итоги этой акции. И тут Исхак Абдулович рассказал мне, что в конце войны от агента «Икс» он узнал: Уайт разыскивал Билла, то есть Ахмерова, чтобы поблагодарить его за какую-то идею, которая имела большой успех. Но вернемся в 1941 год. Мы тщательно подготовили операцию. Постарались предусмотреть все возможное, вплоть до того, что Ахмеров подобрал телефонные будки в Вашингтоне, откуда я должен был позвонить Уайту, и различные варианты беседы с ним на английском языке. Надо сказать, что за время трехмесячной подготовки операции я сильно продвинулся в английском языке. И все же, страховки ради, мы попросили направить со мной в качестве второго дипкурьера нашего сотрудника Михаила Корнеева, хорошо знавшего английский, чтобы я мог дополнительно потренироваться в пути. Во всяком случае, присутствие коллеги придавало мне большую уверенность. Признаться, все время, пока я приближался к месту про ведения операции «Снег», я испытывал большое волнение. Хотя ни страха или опасения за себя, ни малейшей оперативной робости не было, мне было ясно, что, удайся операция хотя бы наполовину, это будет большой победой, мы сможем считать, что внесли свой вклад в дело борьбы с назревавшей угрозой гитлеровской агрессии. Весь смысл нашего с Ахмеровым предложения, одобренного руководством, сводился к одному — предупредить или хотя бы осложнить принятие японскими милитаристами решения о нападении на наши дальневосточные рубежи, помешать экспансии Токио в северном направлении. При этом в случае успеха я заранее относил все заслуги на счет Ахмерова: он был неизмеримо опытнее меня, несравненно глубже понимал проблемы Дальнего Востока и знал политику США. Моя роль сводилась к простому исполнению талантливого замысла выдающегося разведчика. Поскольку мне требовалась помощь Михаила Корнеева, я рассказал ему о той части операции, в которой он должен был участвовать, не раскрывая других деталей. На подробном плане Вашингтона я показал маршрут, на котором он должен будет контролировать обстановку и предупреждать меня о возможной слежке. В конце апреля я и Михаил Корнеев выехали в Соединенные Штаты, прикрываясь миссией дипломатических курьеров. Все было сделано как надо. Мы везли настоящую диппочту, имели дипломатические паспорта и пистолеты — в случае нападения мы должны были защищать неприкосновенность нашего груза вплоть до применения оружия. Наш маршрут: до Ленинграда на поезде, через Атлантический океан пароходом до Нью-Йорка, затем Вашингтон — Сан-Франциско по железной дороге, оттуда во Владивосток через Тихий океан, с заходом на Гавайские острова и в Японию, и наконец, в Москву по Транссибирской железнодорожной магистрали. В середине мая мы доплыли до Нью-Йорка, сдали почту в советское генеральное консульство и, отдохнув пару дней, вы ехали в Вашингтон, где мне предстояло нелегкое испытание на, так сказать, аттестат оперативной зрелости. Сразу по прибытии в американскую столицу — это было в понедельник — мы с Михаилом проехались по улицам. Оперативный водитель показал все места, где могло быть установлено усиленное наблюдение полиции и контрразведки. Затем проехали по всем намеченным Ахмеровым маршрутам для телефонного звонка Уайту, а затем на встречу с ним. Следующий день, вторник, был, по мнению Ахмерова, наиболее подходящим для звонка. Он хорошо знал распорядок работы государственных учреждений в Вашингтоне и обстановку в министерстве финансов и рекомендовал звонить в любой рабочий день недели, кроме понедельника, когда Уайт мог находиться на совещании у руководства. Оптимальным временем для звонка он считал 10-11 часов утра. В тот день погода стояла изумительная. Кругом цвели вишневые деревья, которыми славится американская столица. В лучах майского солнца город казался праздничным. Хотя, возможно, просто сказывалось мое приподнятое настроение. Мы, как и намечали в Москве, встали рано и около 7 часов утра вы ехали «на прогулку». По пути, после нескольких проверок на удобных малолюдных улочках, где не было оживленного движения, зашли в небольшую закусочную и позавтракали. Когда до звонка оставался час времени, выехали на проверочный маршрут. Михаил вышел из машины за три квартала до своего контрольного пункта. Мы с водителем провели еще одну тщательную проверку, и я направился к телефонной будке. Ровно в 9.50 я прошел мимо Михаила. Он сделал незаметный условный жест рукой: «Все чисто». В следующие несколько минут я быстро одолел два квартала и в десять открыл дверь телефонной будки. Когда раздались гудки на другом конце провода, мне показалось, что время остановилось. И вдруг среди напряженного ожидания прозвучало: «Уайт слушает». Я назвал себя, как десятки раз было отрепетировано с Ахмеровым, сказал, что звоню по просьбе моего преподавателя Билла, который все еще находится на Дальнем Востоке, и выразил готовность встретиться с Уайтом, если он желает узнать о Билле и выслушать, что тот просил передать ему. Уайт, помедлив самую малость, согласился и, вероятно, хотел было назвать время и место, но я опередил его, чтобы не упускать инициативы, и сказал, что я в Вашингтоне ненадолго, на днях возвращаюсь к Биллу, и если Уайт смог бы уделить мне полчаса завтра, то я готов пригласить его на ленч. И назвал ресторан, который, по словам Ахмерова, был известен Уайту. После некоторого размышления мой собеседник согласился. Поблагодарив, я попрощался с Уайтом и повесил трубку. Вздохнув с облегчением, я постоял еще с минуту у телефона, повторил про себя весь разговор и отметил, что все прошло без сучка и задоринки. Первый этап завершился. Теперь пред стояло главное: как Уайт воспримет идею Билла? Все остальное — мои языковые трудности, вопросы выхода на встречу — отошли на второй план. Я пытался поставить себя на место Уайта и определить его возможную реакцию. Самая неприятная: кто вы такой и почему Билл лезет в мои служебные дела? При отягчающих обстоятельствах эта реакция может сопровождаться обвинением меня в провокации с соответствующими последствиями и возможным вынужденным знакомством с местными властями. Конечно, это будет полный провал операции, но против личных неприятностей меня защищал дипломатический паспорт дипкурьера. Все другие реакции были бы в принципе благоприятными, даже если Уайт просто по каким-то соображениям отвергнет нашу идею. Утром следующего дня мы с Михаилом совершили «прогулку», заранее договорившись о том, куда к 12 часам должен подъехать на машине наш водитель. Мы прошли в центр, полюбовались монументом Линкольна, около 9 часов позавтракали в небольшом кафетерии и, как заправские туристы, неспешно пошли к намеченному месту, куда должен был подъехать автомобиль. Забыл упомянуть, что в телефонном разговоре с Уайтом я сказал ему, что постараюсь быть на месте за несколько минут до свидания, что я блондин, среднего роста и что у меня на столе будет журнал «Нью-Йоркер», с которым я не расстаюсь. Это облегчит ему мое опознание. Его же я, по описанию Ахмерова, надеялся узнать без труда. Не скажу, что, подходя к ресторану, я не испытывал волнения. Вновь и вновь в моей голове прокручивались варианты предстоящего разговора. Главное, чего мне нельзя было упускать из виду, это то, что Уайт — ответственный сотрудник американского государственного учреждения, и я не собирался предлагать ему ничего такого, что выходило бы за рамки закона или ущемляло бы интересы США. Наоборот, все идеи Билла предполагали защиту национальной безопасности Соединенных Штатов. Кроме того, памятуя о твердых антифашистских убеждениях Уайта, я собирался подчеркнуть, что эти идеи продиктованы стремлением противодействовать германскому фашизму и японскому милитаризму. Уайт, как один из доверенных лиц Генри Моргентау, должен был быть в курсе реальной угрозы гитлеровского нападения на нашу страну и, конечно же, понимал, что, ограждая нас от агрессии Японии на Дальнем Востоке, он будет способствовать усилению Советского Союза перед этой угрозой в Европе. Следовательно, его действия соответствовали антифашистским идеям. Поэтому любой шаг, способствующий обузданию экспансии Японии в Китае, Маньчжурии и Индокитае, отвечал бы американским интересам в тихоокеанском регионе. В этом плане я был готов, если потребуется, напомнить и о «меморандуме Танаки». Сейчас, когда я смог ознакомиться с текстами записок, подготовленных Уайтом для Г.Моргентау и доложенных осенью 1941 года президенту Ф.Д.Рузвельту, мне стало ясно: краткие тезисы Билла, переданные мною, автор развил в убедительные аргументы, которые принял на вооружение Белый дом. Но вернемся к той памятной встрече в Вашингтоне. Я вошел в ресторан, который был уже почти пуст, — время ленча подходило к концу, и направился к столику в глубине зала, от куда хорошо был виден вход. Осмотревшись, я положил на стол журнал «Нью-Йоркер», так, чтобы заголовок можно было заметить издалека. В дверях показался Уайт, которого я сразу узнал по описанию Ахмерова. Он окинул взглядом зал и направился ко мне, так как другого блондина в ресторане, видно, не оказалось. Когда он приблизился, я встал и произнес его имя. Он кивнул и назвал меня. Мы поздоровались. Поскольку я заметил, что к нам направляется официант, попросил Уайта заказать по его выбору завтрак и для меня. Когда официант отошел, я сразу же попросил у собеседника извинения за мой варварский английский язык, сославшись, согласно легенде, на то, что долго живу в Китае, «вдали от цивилизации». Он улыбнулся и подбодрил меня: — Думаю, что это не помешает нам понять друг друга. Пока Уайт делал заказ, я успел рассмотреть его. Это был человек лет тридцати пяти-сорока, с очень живым, симпатичным лицом и проницательными глазами, которые прятались за очками в тонкой металлической оправе. Он производил впечатление скорее профессора, чем важного государственного чиновника. Чувствовалось, что Уайт готов был с интересом выслушать мои пояснения о цели встречи. Я не заставил его ждать. Передал привет от Билла из далекого Китая, добавив, что мы с ним друзья, вернее, он мой наставник, которого я глубоко уважаю. — Билл немного рассказал мне о вас, — начал я, — и попросил об одолжении, которое я охотно выполняю. Он подчеркивал: то, что я собираюсь передать вам, очень актуально и его нельзя откладывать до тех пор, когда он вернется на родину и встретится с вами. Уайт прервал мой монолог вопросом: — Когда Билл намерен приехать в США? Я, как было согласовано с Ахмеровым, ответил: — Билл хочет сделать это как можно скорее, не позже конца года. Он усиленно работает над проблемами американо-японских отношений, и у него вызывает большую тревогу экспансия Японии в Азии. Вот как раз в связи с этим он и просил меня, по возможности, встретиться с вами и, если вы не будете возражать, ознакомить с идеей, которая, по его убеждению, может заинтересовать вас. Уайт заметил, что встреча с Биллом пару лет тому назад оставила у него хорошее впечатление. — Это явно человек глубоких мыслей, — сказал мой собеседник и добавил, что готов выслушать меня. Извинившись за то, что не очень полагаюсь на свои знания английского, я положил перед Уайтом небольшую записку. Прочитав ее, мой визави воскликнул, что его поражает совпадение собственных мыслей с тем, о чем, судя по тезисам, думает и Билл. Он машинально хотел положить листок в карман, но, увидев мою протянутую руку, вернул его мне. — Я на днях возвращаюсь в Китай, и Билл обязательно пожелает узнать ваше мнение, — сказал я, — ведь он так беспокоился как раз о том, видит ли руководство США японскую угрозу и намерено ли что-то делать для обуздания азиатского агрессора? Уайт просил передать Биллу следующее: — он благодарен за высказанные мысли, которые соответствуют его, Уайту, убеждениям и знанию положения в указанном регионе; — он уже задумывался сам над тем, что можно и нужно предпринять; — он полагает, что, получив поддержку хорошо осведомленного специалиста, сможет предпринять необходимые усилия в нужном направлении. Говорил Уайт нарочито медленно, слова произносил отчетливо, а закончив, спросил, правильно ли я понял его. Чтобы успокоить собеседника, я повторил его устное «послание» для Билла почти слово в слово. Он одобрительно кивал головой и даже похвалил мою память. Наша трапеза подходила к концу. Уступая просьбе Уайта, я предоставил ему возможность расплатиться за ленч, поскольку он его заказывал. Я был удовлетворен тем, что главную свою задачу мне удалось выполнить, и с легким сердцем возвратился к месту, где Михаил ждал меня в автомобиле… В Москве я прежде всего встретился с Ахмеровым. Мы обстоятельно проанализировали, не упуская мельчайших подробностей, ход операции и реакцию Гарри Уайта. Ахмеров пришел к выводу, что он вел себя так, как и следовало ожидать. Можно было быть уверенным, что он принял наш совет и обязательно им воспользуется, теперь оставалось ждать его действий. Я полностью согласился с выводами Ахмерова и, по договоренности с ним, доложил все начальнику разведки. Еще из США, как было условлено, я направил лично Фитину шифртелеграмму с одной фразой: «Все в порядке, как планировалось. Клим». Павел Михайлович после моего доклада сказал, что он сразу сообщил Берии содержание депеши, так что идти к нему не потребуется. Да сейчас и не до того, началась война. На этом, подвел итог Фитин, для нас операция «Снег» заканчивается, а Ахмеров и я должны все забыть. Мы так и поступили, пока меня к этим воспоминаниям не вернули американцы. Но это случилось уже в наши дни. Недавно в мои руки попала книга бывшего конгрессмена Гамильтона Фиша «Мемуары американского патриота», изданная в Вашингтоне в 1992 году. Читая ее, я в полной мере ощутил роль Гарри Уайта в возникновении американо-японской войны. Автор приводит два документа от 6 июня и 17 ноября 1941 года, составленные Уайтом. Их главное содержание вошло в меморандум министра Моргентау для Хэлла и Рузвельта от 18 ноября того же года. На основании последнего документа, пишет Фиш, 26 ноября японскому послу в США адмиралу Номуре был вручен ультиматум с требованием немедленно отозвать все вооруженные силы Японии из Китая, Индонезии и Северной Кореи. Японскому правительству предлагалось выйти из тройственного пакта с Германией и Италией, заключенного в сентябре 1940 года. Документ, который был назван «ультиматум Хэлла», по утверждению автора, спровоцировал войну между Японией и США. Ссылаясь на американского историка А.Кубика, Г.Фиш пишет далее, что Г. Уайт — не только заместитель, но первое доверенное лицо министра финансов Г.Моргентау, занимавшего одну из ключевых позиций в администрации Рузвельта. Вместе с тем Уайт якобы был скрытым коммунистом и сотрудничал с советской разведкой. В свидетели Фиш призывает предателей и изменников — Бармина, Чэмберса, Бентли, Гузенко. Все их показания в отношении Уайта тщательно проверяла американская контрразведка, но безрезультатно. Его «нелояльность» расследовала и комиссия конгресса под руководством Дайса. Психологическим террором она смогла добиться только одного: категорически отрицавший все обвинения Уайт не выдержал травли и после очередного допроса в августе 1948 года скоропостижно скончался. Дела на него, которые завели ФБР и комиссия конгресса, были закрыты: им не удалось доказать, что он был агентом советской разведки. Истина восторжествовала, хотя и очень дорогой ценой. Со своей стороны, я, наверное единственный оставшийся в живых участник операции «Снег», могу засвидетельствовать: Гарри Декстер Уайт никогда не состоял с нами в агентурных отношениях. Должен сказать и об удивительной нечистоплотности Г.Фиша. Этот потерявший всякую порядочность бывший конгрессмен-неудачник, выбитый из седла законодателя еще в 1945 году, мстит, спустя полвека, ненавистному ему Франклину Делано Рузвельту и всем, кто способствовал успешной деятельности администрации этого выдающегося американского президента. И тщась выдать себя за патриота, льет грязь на истинного сына Соединенных Штатов Гарри Уайта. Теперь, зная всю подноготную подготовки японской агрессии против США и будучи причастным в известной мере к действиям Уайта в защите американских интересов на Тихом океане, я могу трезво оценить роль нашей внешней разведки в предупреждении японской агрессии против СССР в 1941 году. От одновременного с германской агрессией нападения на Советский Союз Японию удержала прежде всего неуверенность в успехе этой затеи после горького поражения при Халхин-Голе. Вторым фактором, безусловно, была превалирующая заинтересованность Токио в другом, южном направлении японской агрессии. Состояние умов в японском правительстве еще до Пёрл-Харбора характеризует шифртелеграмма министра иностранных дел, направленная послу Японии в Берлине 22 ноября 1941 года, то есть до вручения «ультиматума Хэлла». «Повстречайтесь с Гитлером и Риббентропом, — писал министр, — и в секретном порядке объясните им наши отношения с США… Объясните Гитлеру, что основные японские усилия будут сосредоточены на юге, и мы предполагаем воздержаться от преднамеренных действий на севере». Эти данные, полученные советской разведкой, позволили нашему правительству пока не беспокоиться за Дальний Восток. Конечно же, объективно возможность японского нападения на наш тыл оставалась. Вступление США в войну с Японией устраняло подобную угрозу, поэтому любые действия для достижения такой гарантии были выгодны нам. С этих позиций операция «Снег» была полностью оправданна. В связи с операцией «Снег» хочу подчеркнуть еще одно важное обстоятельство. Что бы ни говорили «эксперты» по вопросам внешней разведки из числа бежавших на Запад изменников, например О. Гордиевский, об И.А.Ахмерове и его деятельности, им нельзя верить. Они могут питаться только слухами, ибо сам Исхак Абдулович был человеком весьма скрытным и никогда не рассказывал о своей работе, тем более об агентах, с которыми был связан в США. Могу сказать: нет, не мог Ахмеров в своей лекции, как пишет Гордиевский, что-либо говорить о Гарри Гопкинсе[23] или Олджере Хиссе[24], которые не были нашими агентами (он, Ахмеров, никогда с ними не встречался). Все это чистый вымысел изменника, который лично с Ахмеровым не был знаком. Как и вся наша внешняя разведка, Ахмеров отнюдь не стремился к тому, чтобы привлекать к сотрудничеству «высших государственных деятелей», хотя среди десятка наиболее ценных его агентов двоих можно было отнести к такой категории. Наша разведка считала (думаю, считает и сейчас), что умный и способный помощник или секретарь крупного руководящего деятеля может добывать не меньшую (если не большую) информацию, чем его шеф. Если говорить о втором периоде разведывательной деятельности И.А.Ахмерова в США (1941-1945 годы), то вся информация, которую добывала резидентура, была прежде всего «антигерманской» и «антияпонской» и отнюдь не использовалась против США. Наши источники — американцы, согласившиеся на сотрудничество с внешней разведкой на антифашистской основе, не причиняли какого-либо вреда своей родине. Скорее они помогали американской армии успешно сражаться против немецких фашистов и японских милитаристов. Естественно, читателей может интересовать дальнейшая судьба тех агентов Ахмерова, которые служили в разведывательной организации Вашингтона военного времени — Управлении стратегических служб, предтечи ЦРУ. В американской печати в последние годы не раз появлялись сообщения, основанные на будто бы расшифрованной переписке нью-йоркской резидентуры нашей внешней разведки с Центром в период войны. В них утверждалось, что секретная служба Кремля имела в УСС семь агентов. Думаю, что в этих сообщениях верно только одно: да, мы располагали агентурой в разведке Вашингтона. Но, во-первых, агентов было не семь, а значительно больше (читатели должны понять, что даже сейчас точную цифру я не могу рассекречивать по своему желанию). Во-вторых, что касается «расшифровки переписки» наших разведывательных структур, я весьма сомневаюсь, что американцам удалось узнать хотя бы об одном из наших агентов в УСС. Более того, скажу следующее: некоторым нашим источникам, работавшим во время войны в разведке Вашингтона, удалось в 1947 году, когда было создано ЦРУ, перейти в эту организацию. Конечно, обо всем этом я не могу рассказать более подробно: время еще не пришло. Просмотров: 30291 Источник: В. Павлов. "Операция "Снег"". М.: Гея, 1996

Источник: https://statehistory.ru/1041/Operats...iyu-v-1941-g-/

[А.Б. Максимов]

https://history.wikireading.ru/145381

После начала Второй мировой войны внешняя разведка усилила работу по расширению агентурной сети в европейских странах — Германии, Великобритании, Франции и за океаном — в США.

К началу Великой Отечественной войны в нацистской Германии активно действовали две группы антифашистов Корсиканца и Старшины, информация которых носила военно-стратегический характер в период советско-германского противостояния до середины 1943 года, то есть до и во время Битвы за Москву, Сталинградского сражения и битвы на Курской дуге. Это были результаты информационных усилий десятков членов «Красной капеллы», трагически погибших в конце 1942 года.

В Англии нашей разведке удалось продвинуть агентов в главные британские ведомства — МИД, Военное министерство, в спецслужбы. Агенты «Кембриджской пятерки» с 30-х годов делали шаг за шагом к триумфу советской разведки: из 19 тысяч документов, добытых лондонской резидентурой за годы войны, через руки «Пятерки» прошли 17 тысяч, причем от Джона Кернкросса — 6 тысяч из дешифровальной службы по советско-германскому фронту.


Защита прав наследников!
РЕКЛАМА
Однако в преддверии нападения Германии на СССР советское правительство и военное командование остро интересовала обстановка на флангах будущей войны — возможном закавказском фронте (прогермански настроенный Иран), среднеазиатском (влияние немецких и других спецслужб «оси» в Афганистане) и особенно на дальневосточном направлении, где в сопредельном с СССР Китае уже хозяйничала Япония, союзник Германии по «оси» Берлин — Рим — Токио.

Стабилизация обстановки с граничащими с Советским Союзом странами носила стратегическое значение, особенно во время Битвы за Москву.

О положении дел на дальневосточном направлении разведка регулярно докладывала в Москву, в частности о борьбе двух группировок в японских вооруженных силах — командования сухопутной армии, которое стояло за немедленную войну против СССР, и командования военно-морского флота, которое считало, что надо начинать с захвата территорий в Юго-Восточной Азии, то есть с войны на Тихом океане, а потом уже вести военные действия против Советского Союза.

Влияние советской разведки на ход военных событий в этом регионе сказалось в организации и проведении операции «Снег», стратегический замысел которой преследовал втягивание в войну с Японией США.

Операция «Снег» зародилась в недрах штаб-квартиры внешней разведки в Москве и к ее разработке имели прямое отношение сотрудники американского отдела: легендарный разведчик-нелегал Исхак Ахмеров и один из первых выпускников Школы особого назначения (ШОН) в 1938 году Виталий Павлов. Курировал эту операцию лично Л.П. Берия.

Знаток Америки, нелегал с десятилетним стажем, Ахмеров понимал, что необходимо в прямом смысле слова припугнуть Японию. И сделать это должны были американцы. Япония находилась в «подбрюшье» нашего Приморья и, как ни странно, именно американцы в годы Гражданской войны отстранили Японию от Дальнего Востока. Эта «сила» могла быть направлена против Японии и в годы Второй мировой войны.

Подтолкнуть США к серьезной конфронтации, вплоть до военных действий, означало отвлечь японскую военщину от СССР. И Ахмеров и Павлов искали в Америке человека, который мог бы прислушаться к аргументированным доводам: Японию за разбой в Юго-Восточной Азии следует припугнуть.

Среди связей Ахмерова оказался такой человек — Гарри Уайт, выходец из Литвы и ближайший советник министра финансов США. В свое время, работая в Штатах с нелегальных позиций, Ахмеров заинтересовал собой Уайта, представившись китаистом и знатоком Дальнего Востока.

Павлов вспоминал: «Мы понимали, что Уайт может сделать в Америке то, что мы хотим предложить. Вопрос в том: кто с ним поговорит?» Ахмеров к тому времени был отозван из США по приказу Берии. Поэтому было принято решение: для встречи с высшим правительственным чиновником Г. Уайтом поедет Павлов как приятель «китаиста», белоэмигрант, осевший в Китае. Сам «китаист» все еще в Китае, но у него есть идея: хватит поощрять аппетиты японской военщины. Это значит — американскому правительству нужно договориться со Страной восходящего солнца на следующих условиях: прекращение агрессии и вывод войск с оккупированных территорий в регионе. Это, по мнению «китаиста», путь к надежному миру.

Когда план операции был детально завершен, Павлов доложил его наркому внутренних дел Берии. Дав согласие на ее проведение, нарком, как вспоминает Павлов, приказал готовить операцию в полной тайне и, кроме того, еще подчеркнул: «После операции вы забудете про «Снег» навсегда. И чтобы не осталось никаких следов — ни в едином деле, ни клочка бумаги…». Павлов говорил: «Это был странный приказ, и выполнили его досконально» (Кстати, операция была названа «Снег» в связи с тем, что фамилия Уайт в переводе с английского означает «белый»).

Так, весной 1941 года Уайт получил от «китаиста» «шпаргалку-тезисы», а принесшему ему эту записку Павлову высказал согласие с «идеей» в отношении Японии.

В конце ноября 1941 года японский МИД был встревожен, получив памятную записку от правительства США. Это была известная теперь «нота Хелла» (по имени американского госсекретаря того периода). В Японии требования американцев восприняли как ультиматум: вывод войск из Китая и Французского Индокитая, прекращение поддержки правительства Маньчжоу-Го и выход из Тройственного пакта «Берлин — Рим — Токио».

«Нота» «помогла» «морской партии» в Японии определиться в отношении войны с США на Тихом океане. И японские авианосцы скрытно направились к Гавайским островам. 7 декабря японские самолеты двумя волнами уничтожили американский флот в бухте Пёрл-Харбор.

В Москве, у стен которой только за день до этого началось величайшее контрнаступление, нападение японцев на США воспринято было как весть стратегического значения: вовлеченная в войну Япония больше не сможет напасть на СССР, имея три фронта — в Китае, Юго-Восточной Азии и на Тихом океане. Теперь они не решатся открыть четвертый фронт в Советском Приморье. Советско-японский фронт на Дальнем Востоке так и не был открыт, и в Битве за Москву участвовали снятые оттуда сибирские дивизии.

И снова в этой акции тайного влияния, как и в операциях 20-х годов, разведка проявила особенности своих действий: предвидение и упреждение намерений противника, а в данном случае — ускорение военной конфронтации между США и Японией с целью ликвидации стратегической напряженности на наших восточных границах.

Другой существенной особенностью акции стала возможность влияния ее на ход Московского сражения, главным достижением которого стала истина и для советского народа и для всего мира: блицкриг Гитлера сорван и «фашистов можно бить!».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.