*305. Вторая мировая война-3

[Русский обозреватель]

http://www.rus-obr.ru/ru-web/11726

вт, 21/06/2011 - 15:27. /

1 июня 1941 года советский разведчик "Рамзай", он же немецкий коммунист Рихард Зорге, работавший корреспондентом берлинских газет в Японии, направил в Москву сообщение о предстоящем нападении Германии на СССР, к которому в Кремле, как принято считать, не прислушались.
В 1964 году Зорге было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
Берущая за сердце драма о разведчике, ценой жизни предупредившего страну об опасности, и недалеком, упрямо-самонадеянном и бездушном правителе как нельзя лучше укладывалась в "оттепельную" версию истории. Воистину, если бы Зорге и его предупреждения не было, их следовало бы выдумать.
Одним Зорге, впрочем, дело не ограничилось. В 1990-х годах с подачи ряда ветеранов и историков спецслужб утвердилось мнение, что в предвоенные годы советская разведка отличалась невероятной эффективностью, раскрыла чуть ли не все тайны "Третьего рейха", но Сталин почему-то не верил ей, а "верил в подпись Риббентропа под пактом о ненападении".
Большинство таких утверждений не сопровождалось ссылками на факты и документы, а было выдержано в духе: "Еще не пришло время рассказать все, но вы уж нам поверьте...".
Доля истины в них была. Параноидальная недоверчивость являлась одной из главных черт сталинского характера, а в тоталитарной стране указать ему на ошибки было некому.
Но действительно ли советская разведка была настолько всевидящей, а Сталин - таким глупым?
И что конкретно сообщил Рихард Зорге?

Гадание на кофейной гуще

Знаменитое донесение выглядит так:

"Ожидание начала германо-советской войны около 15 июня базируется на информации, которую подполковник Шолл привез из Берлина… Шолл заявил, что самый сильный удар будет нанесен левым флангом германской армии…".

Была еще одна шифрограмма, датированная 17 июня:

"Германский курьер сказал военному атташе, что он убежден, что война против СССР задерживается, вероятно, до конца июня. Военный атташе не знает, будет война или нет".

Как видно, Зорге ничего не утверждал со стопроцентной уверенностью, и не называл даты 22 июня.
А главное, не заслуживал большого доверия источник информации – подполковник Шолл, назначенный германским военным атташе в Таиланде, выехавший из Берлина 6 мая и по пути сделавший остановку в Токио.
Дату нападения даже будущие командующие группами армий на Востоке узнали только 30 апреля. Какой-то подполковник не мог быть посвящен в секреты подобного уровня, а если бы был - не стал бы выбалтывать их в праздных разговорах с посольскими работниками, которых предстоящие события в Европе совершенно не касались.
Шолл просто делился с оторванными от родины соотечественниками последними берлинскими сплетнями. Его прогнозы имели примерно такую же ценность, как умозаключения сегодняшних российских аналитиков о том, кто будет следующим президентом: Медведев или Путин.

Среди океана слухов

Разумеется, полностью скрыть переброску войск такого масштаба, какой требовался для осуществления "Барбароссы", было невозможно, особенно начиная с середины апреля 1941 года.
Точно так же немцы были в общих чертах осведомлены об аналогичном процессе на советской стороне. Берлин объяснял свои действия "отдыхом и переформированием частей перед вторжением в Англию", Москва - "проверкой работы железнодорожного аппарата".
Чтобы весной 1941 года высказать предположение о скорой войне между Германией и СССР, не требовалось быть гениальным провидцем. Дипломатические, экспертные и журналистские круги гудели подобными разговорами со ссылками на "хорошо информированные источники".
Так что советская разведка, конечно, не бездействовала. Донесения со всего мира шли в Москву килограммами. Но они представляли собой либо отрывочные сообщения о передислокации отдельных воинских частей, либо пересказ бесед сотрудников резидентур с иностранными дипломатами и корреспондентами и не содержали ответов на главные вопросы: где, какими силами, и главное, когда?
Все опубликованные в 1990-х годах варианты "Соображений по плану стратегического развертывания Вооруженных Сил Советского Союза на случай войны с Германией" содержали фразу: "Документальными данными об оперативных планах вероятных противников Генеральный штаб не располагает". Эти слова подводят черту под разговорами о "секретах Гитлера на столе у Сталина".
План "Барбаросса" (карта-схема)

Увидеть план "Барбаросса" советские руководители смогли лишь после войны
Составители сборника под таким названием, изданного ФСБ в 1995 году, в предисловии признали, что "информация о военных приготовлениях не отвечала на главный вопрос: с какой целью эти приготовления осуществляются, принято ли правителями Германии политическое решение о нападении, когда следует ожидать агрессии, каковы будут стратегические и тактические цели ведения противником военных действий".
Вопреки легенде, советская разведка не добывала плана "Барбаросса". Он существовал всего в девяти экземплярах, шесть из которых до конца войны хранились в личном сейфе Гитлера, а остальные три в декабре 1940 года были направлены Браухичу, Герингу и Редеру. При этом фюрер особо предупредил "господ главнокомандующих" до поры до времени никаких документов в развитие плана не готовить, а докладывать ему свои предложения устно.
К тому же, даты начала войны не содержала и "Барбаросса". Гитлер определился только 30 апреля, но и тогда были возможны варианты: сроки нападения на Польшу и Францию он менял по несколько раз.
18 июня в войска поступил условный сигнал "Дортмунд", после чего задачи были поставлены командирам до полковых включительно, и в тайну оказались посвящены несколько тысяч человек. Солдатам приказ фюрера зачитали перед строем в 13:00 21 июня. Но и после этого в Москве узнали о предстоящем нападении не от своей агентуры, а от немецких перебежчиков, которых было, по одним данным, двое, по другим - трое.
Кстати, одной из загадок истории является то, что нам ничего не известно о судьбах этих людей, которые, живые или мертвые, должны были бы стать в СССР и ГДР героями.
По крайней мере, согласно данным, доступным через 66 лет после конца войны, СССР никогда не имел в Берлине агента уровня Штирлица, вхожего к Гиммлеру и Борману.
Самыми высокопоставленными и осведомленными нелегалами были обер-лейтенант из штаба Геринга Харро Шульце-Бойзен ("Старшина") и референт рейхсминистерства экономики Арвид Харнак ("Корсиканец"). Они передали в Москву немало полезной информации, но к пресловутым "высшим секретам рейха" доступа не имели.

Немецкая "деза"

Накануне войны германская разведка проводила масштабную и, увы, небезуспешную кампанию дезинформации сразу по четырем направлениям.
Во-первых, в информационное поле постоянно вбрасывались разные даты начала войны, чтобы Москва, в конце концов, потеряла бдительность, как в известной сказке о мальчике, кричавшем: "волки, волки!".
Во-вторых, немцы сумели внушить командованию Красной армии и самому Сталину ложную мысль, будто в случае начала войны они нанесут главный удар по Украине и на севере, из Восточной Пруссии и чуть ли не из Финляндии. В результате советская 4-я армия, находившаяся на оказавшемся в реальности главным брестском направлении, стала единственной армией первого эшелона, не имевшей в своем составе бригады противотанковой артиллерии.
В-третьих, усиленно навязывался миф, будто началу войны будет предшествовать некий ультиматум со стороны Берлина, то ли о присоединении СССР к "пакту трех", то ли о резком наращивании поставок продовольствия и нефти.
В-четвертых, немцы внушали, будто ближайшей их целью является ближневосточная нефть.
20-31 мая они провели дорого им обошедшуюся и ненужную в свете предстоявшей войны против СССР операцию по захвату Крита. В апреле немецкая разведка инспирировала переворот в Ираке, приведший к власти прогерманское правительство Рашида Али (вскоре низложенное англичанами).
Маршал Георгий Жуков вспоминал, что во время одной из бесед со Сталиным в мае 1941 года тот подошел к висевшей на стене карте, указал черенком трубки на Ближний Восток и уверенно заявил: "Вот куда они пойдут!".

"Тупой генерал" и "е… мать"

В литературе имеют широкое хождение два документа, подтверждающих тезис о тотальном недоверии Сталина к разведке.
Первый - докладная записка Берии от 21 июня 1941 года:
"Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня "дезой" о якобы готовящемся нападении на СССР. То же радировал и генерал-майор В.И.Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев. Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году Гитлер на нас не нападет".
Второй - резолюция Сталина от 17 июня, адресованная наркому госбезопасности Меркулову:
"Можете послать ваш "источник" из штаба герм. авиации к е… матери. "Это не "источник", а дезинформатор".
Обнаружить в архивах оригинал докладной Берии не удалось. По некоторым данным, текст пустил в оборот советский писатель Овидий Горчаков.

Докладные Берии Сталину

Лаврентий Берия не обращался к патрону по имени-отчеству
Многие историки считают его вымышленным от начала до конца из-за содержащихся в нем стилистических несуразностей.
До 1943 года СССР имел за границей не послов, а полпредов.
Сталин терпеть не мог имен и отчеств, и ко всем, за исключением Молотова и маршала Шапошникова, обращался исключительно по фамилии с прибавлением слова "товарищ". "Дорогим и любимым Иосифом Виссарионовичем" его называли за глаза, в речах и статьях, но тысячи адресованных ему документов начинались единообразно: "товарищу Сталину".
От рабочих материалов диктатор требовал краткости и делового тона. Настоящая записка Берии не могла содержать ни топорной лести, ни плоского юмора.
Наконец, упоминание должности Тупикова было бы оскорбительным для Сталина, поскольку он обладал феноменальной памятью на имена, а уж кто у него служил военным атташе в Берлине, знал наверняка.
Подлинность второго документа сомнений не вызывает. "Источником в штабе авиации" был Шульце-Бойзен.
Посылать такого агента по известному адресу, конечно, не следовало, но донесение, вызвавшее сталинский гнев, содержало совершенно фантастическое утверждение, будто в первый день войны люфтваффе нанесут удары по находящейся в Карелии электростанции "Свирь-3" и "московским заводам, производящим отдельные части к самолетам, а также авторемонтным мастерским".
Как следовало из хорошо изученной к тому времени практики блицкрига, в первый и последующие дни все силы немецкой авиации концентрировались на ударах по войскам и аэродромам в прифронтовой полосе, а не по второстепенным хозяйственным объектам в глубоком тылу.

Железный аргумент

Нельзя сказать, что от предупреждений Зорге и остальной тревожной информации в Кремле отмахивались. Шла напряженная аналитическая работа. Только за три недели июня нарком обороны Тимошенко и начальник генштаба Жуков встречались со Сталиным семь раз.
Согласно воспоминаниям Жукова, они буквально "не слезали" с вождя, требуя привести войска в какое-то непонятное "состояние полной готовности к войне", а, по мнению ряда современных исследователей - упредить германское нападение ударом Красной армии, не дожидаясь завершения стратегического развертывания.
Однако у Сталина имелась весомая причина считать эти настроения паникерскими: реальное соотношение военных сил.
Молотов в ноте правительству Румынии по поводу передачи Бессарабии, и Сталин в речи перед выпускниками военных академий 5 мая 1941 года практически дословно повторили, видимо, полюбившуюся им фразу: "Военная слабость СССР ушла в прошлое".
Историки по-разному объясняют военную катастрофу лета 1941 года, но уж точно не в материально-технической стороне следует искать причину. Опубликованные данные опровергают мифы об "истории, которая отпустила нам мало времени", "подавляющем превосходстве противника" и "одной винтовке на троих".
К началу войны СССР имел под ружьем 5 млн. 774 тыс. 200 человек, 303 дивизии и 19 бригад сухопутных войск и ВДВ, 25784 танка, 24488 самолетов, 117581 орудие и миномет, в том числе в первом эшелоне 190 дивизий, 3 млн. 289 тыс. 851 военнослужащего, 15687 танков, 10743 самолета, 59787 орудий.
Германская армия вторжения насчитывала 145 дивизий, 3 млн. 920 тыс. 100 человек, 3754 танка, 4322 самолета, 40354 орудия и миномета.
При этом советские разведсводки занижали число немецких дивизий до 120-122.
В любом случае, атаковать СССР такими силами было чистой авантюрой.
Сталин руководствовался обычной логикой военного планирования, имеющей дело с количеством дивизий, килотоннами боеприпасов, километрами фронта и миллиметрами брони. Мысль о том, что Гитлер, одержимый идеей расовой неполноценности славян, вообще не считает его армию серьезным противником и намеревается разгромить ее за три месяца, вряд ли могла прийти ему в голову.
Вот другой информации Зорге - о том, что Япония нападет не на Советский Союз, а на США - Сталин поверил и немало от этого выиграл, перебросив в критический момент под Москву сибирские и дальневосточные дивизии. Здесь все выглядело логично и правдоподобно.

Как бараны подвели советскую разведку

Накануне войны случилась еще одна история, которую, говорят, по сей день изучают во всех разведшколах мира.
То ли начальник ГРУ Филипп Голиков, то ли его подчиненные придумали безупречный, по их мнению, критерий, позволявший судить о намерениях Германии.
Они рассудили, что подготовка к войне против холодной России обязательно должна включать массовый забой овец для пошива полушубков, что в условиях рыночной экономики должно было обвалить цены на баранину.
Советская агентура по всей Европе получила задание отслеживать эти цены, а поскольку они оставались стабильными, был сделан вывод: в 1941 году нападения не случится.
Разгадка крылась все в той же запредельной самонадеянности Гитлера. Как показал плененный под Сталинградом Фридрих Паулюс, в канун войны генерал-квартирмейстер германского генштаба и главный разработчик "Барбароссы", фюрер заявил ему: "Никакой зимней кампании не будет. Я категорически запрещаю говорить мне о зимней кампании".

По ту сторону будущего фронта

Германская разведка накануне войны работала еще хуже.

Залп советских реактивных минометов "катюша"
Советские "катюши" стали для вермахта неприятным сюрпризом
Помимо тотальной закрытости советского общества, у этого имелась и другая причина.
Существуют разные объяснения таких действий руководства Абвера, но адмирал Канарис и его ближайшие помощники Лахузен, Остер и Пикенброк систематически и, видимо, сознательно занижали возможности Красной армии, как по количеству дивизий, так и, особенно, по качеству вооружений.
Вскоре после начала войны Гитлер утратил былое доверие к Канарису и его сотрудникам, а впоследствии все четверо были обвинены в измене и казнены.
Политическая разведка Шелленберга располагала первоклассными специалистами по дестабилизации других государств, организации переворотов, провокациям и спецпропаганде, похищениям людей и убийствам, графологами, криптологами и химиками, но не имела профессиональных военных аналитиков.
Многие советские дивизии, во второй половине 1930-х годов реорганизованные из кавалерийских в танковые, продолжали числиться у немцев кавалерийскими до начала войны.
Полным сюрпризом оказалось для них наличие у СССР танков Т-34 и КВ, которых к 22 июня 1941 года в войсках имелось соответственно 1225 и 636, а также реактивных минометов.
Уже 11 августа 1941 года начальник немецкого генштаба Гальдер сделал вывод: "Общая обстановка все очевиднее и яснее показывает, что колосс Россия, который сознательно готовился к войне со всей безудержностью, свойственной тоталитарным режимам, был нами недооценен".
Фельдмаршал Кейтель на допросе 17 июня 1945 года показал: "До войны мы имели очень скудные представления о Советском Союзе и Красной армии".
"Вся русская кампания, - писал после войны генерал Эрхард Раус, - войдет в историю как одна гигантская импровизация. Старшие командиры… просто не понимали, с чем им предстоит столкнуться".
Бывший сотрудник оперативного отдела генштаба Фейерабенд признал: "Германская разведка почти не заметила происходившего в это время перевооружения Красной армии".
Гитлер, обычно не склонный к самокритике, в разговоре с Гудерианом осенью 1941 года заявил: "Если бы я знал, что у русских действительно имеется такое количество танков, я бы, пожалуй, не начинал эту войну".

[Грани.Ру]

http://anonymouse.org/cgi-bin/anon-w.../m.252162.html
13.06.2016

75 лет назад, 13 июня 1941 года, московское радио передало заявление ТАСС о том, что слухи о предстоящем нападении Германии на СССР лишены оснований. На следующий день его напечатали советские газеты. Там утверждалось: "По данным СССР, Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям".

[Википедия]

14 июня 1941 года (субббота). 646-й день войны

[Франц Гальдер]

Большое совещание у фюрера{1332}.

Доклады командующих группами армий, армиями и танковыми группами о предстоящих действиях в операции «Барбаросса».

11.00 — Доклад Фалькенхорста и Штумпфа (ВВС) о плане операции «Зильберфукс». Северная группа [выступает] «Б + 7»; южная группа — «Б + 9».

13.00–14.00 — Доклады командующих армиями и танковыми группами группы армий «Юг». При этом уточнялся вопрос о,Румынии. До начала наступления формально высшее командование в Румынии будет осуществлять Антонеску{1333}. Ему придан в качестве «рабочего штаба» штаб 11-й армии, который будет фактически руководить действиями, однако приказы румынским войскам будут отдаваться через Антонеску. При этом задача «миссии сухопутных войск» состоит в том, чтобы играть роль штаба связи между штабом 11-й армии и Антонеску.

Венгрия не будет посвящена в наши планы. Ей будет лишь указано, что увеличение численности русских войск на ее границе потребует ряда оборонительных мероприятий с ее стороны.

Словакии также пока что не следует сообщать никаких сведений об операции. После начала боевых действий словацкому командованию будет указано на необходимость приведения своих войск в боевую готовность, чтобы не допустить вторжения противника в Словакию. (Желательно использовать словацкие части на русской границе южнее 17-й армии.)

После обеда фюрер произнес большую политическую речь, в которой мотивировал причины своего решения напасть на Россию и обосновал то положение, что разгром России вынудит Англию прекратить борьбу{1334}.

16.30–18.30 — Доклад о мероприятиях на Балтийском море (адмирал Шмундт). После этого доклады командующих группами армий «Север» и «Центр».

Продолжительные споры о тех трудностях, которые возникнут перед нашими командными инстанциями в ходе окружения русских в районе Белостока{1335}.

Заграждения из мин!

При этом было решено, что начало наступления переносится с 3.30 на 3.00

[Габриэль Городецкий]

https://scepsis.net/library/id_496.html
Глава 12. Катастрофа

Тем временем англичане, в плену своих заблуждений о надвигающемся германо-советском союзе, и не помышляли о России как о своем спасителе. Их энергия расходовалась на безуспешные попытки остановить продвижение Гитлера на Балканах. Надежды строились даже на получение помощи от Турции. Никаких существенных поворотов в стратегии Англии, в частности — в Европе, не предвиделось. И в такой обстановке в какой-то момент вдруг пришло понимание того, что война между Германией и Россией вот-вот разразится. Это случилось буквально за две недели до немецкого нападения. Англичане продолжали считать Ближний Восток и Северную Африку той ареной, на которой Германия может в конечном итоге быть разбита. Поэтому развитие конфликта на границах СССР рассматривалось в рамках периферийной стратегии, имеющей целью сохранение господства на Ближнем Востоке[1].

Английское правительство было преисполнено решимости предотвратить германо-советское соглашение, которое могло бы повредить его интересам на Ближнем Востоке. Сталин попытался расположить к себе Германию, признав прогерманское правительство Рашида Али, пришедшее к власти в Ираке в результате переворота в начале мая; этот шаг сделал правдоподобной мысль о том, что создается новая советско-германская общность интересов. Батлер сделал Майскому предупреждение. Подобные шаги, заявил он, производят «чрезвычайно неблагоприятное впечатление»[2]. Однако все попытки Идена на встрече с Майским 27 мая получить какую-либо информацию о намерениях Сталина оказались тщетными. Майский, совершенно очевидно связанный жесткими инструкциями, использовал свою обычную тактику жалоб на кампанию в печати, которая способствовала распространению самых различных слухов — от предположений о якобы происходящих переговорах о германо-советском военном союзе до предупреждений о приближающемся немецком нападении на Украину и Кавказ. Идену такой подход доставил мало удовольствия. Не большее удовольствие получил и Майский, которому Иден сообщил о предстоящей эвакуации английских войск с Крита. Это, совершенно очевидно, делало Англию уязвимой в случае обсуждения возможности мира с Германией[3].

Решимость англичан сохранить свое превосходство на Ближнем Востоке продемонстрировала оккупация ими Сирии в начале июня и постоянные требования Черчилля, чтобы генерал Уэйвелл начал операцию «Бэтлэкс» — контрнаступление против Роммеля — в середине июня[4]. Более того, главнокомандующему английскими войсками на Ближнем Востоке было приказано провести подготовку к оккупации Ирака, что позволило бы британским королевским ВВС устроить «самый грандиозный пожар, какой кто-либо когда-либо видел» — на бакинских нефтепромыслах[5]. Однако на дипломатическом фронте тем временем произошли события, внесшие сумятицу в русские дела.

В то время как Иден предпринимал попытки помешать русским наносить ущерб английским интересам на Ближнем Востоке, Криппс снова предпринял действия, затронувшие чувствительный нерв. Он сообщил Идену, что у Сталина нет «ни прогерманских, ни «про каких-нибудь» чувств, кроме просоветских и просталинских. Он расположен к нам не более дружественно и не более враждебно, чем к Германии; и он всегда будет использовать любую страну, которую сможет, для достижения своих целей. А его целью является остаться в стороне от войны так долго, как он сможет, не подвергая при этом опасности свой режим или Советскую власть». По его мнению, нынешние подходы Сталина основывались на оценке стратегических возможностей нападения на Россию, а также на понимании того, каково будет воздействие любой политики умиротворения на подготовленность России в будущем. Касаясь затем слухов, имевших хождение в тот момент, Криппс давал понять, что ключом к будущим событиям может быть обстановка на Ближнем Востоке[6].

Наиболее важным делом для Идена было предотвратить достижение германо-советской договоренности, не вызвав при этом в Москве подозрений, что он попытается втянуть Россию в войну. В связи с этим Иден был преисполнен решимости доказать Майскому, что Англия располагала «силой и решимостью сохранить {свое} положение и интересы на Ближнем Востоке». Ясно поэтому, что внезапно возникшее упоминание Ближнего Востока не вызвало каких-либо эмоций у русских, поскольку они никаких переговоров с немцами и не вели. Мысль о том, чтобы угрожать русским бомбардировкой Баку, что могло бы еще больше запугать русских, была оставлена — но только из-за соображений, связанных с нарушением воздушного пространства Турции и Ирана[7]. Кабинет был также встревожен возможностью того, что Сталин может уступить немецкому нажиму и поставить под угрозу английские интересы, разрешив вермахту «...свободный проход его войск севернее Черного моря и через Кавказ в Ирак или Иран. Таким маневром наши позиции на Ближнем Востоке обходятся с фланга, и если осуществление этого маневра начнется в ближайшем будущем, то мы не сможем принять эффективных мер для противодействия ему»[8]. Бестолковая периферийная стратегия Черчилля на Ближнем и Среднем Востоке, как показали дальнейшие события, имела отрицательные последствия на отношения Англии не только с Россией, но и с таким стойким союзником, как США.

Теперь обе стороны подозревали друг друга, что вело их к неверным оценкам обстановки. Встреча Майского с Иденом 2 июня показала, что из всего комплекса вопросов о положении на Ближнем Востоке его интересовало только одно — понять, намерена ли Англия отступить перед немцами, как это уже произошло в Греции и на Крите. Он проявил куда больший интерес к сделанному Иденом признанию о наличии разногласий в кабинете. Очевидно, теперь Черчилль настаивал, что сосредоточение немецкой армии для наступления на советских границах — не слухи, тому имеются конкретные доказательства. Иден, однако, признал, что, в то время как Черчилль «считает, что это прелюдия к атаке против СССР, сам Иден в этом не так уверен и склонен думать, что данная концентрация является одним из шахматных ходов Гитлера в «войне нервов» по отношению к СССР и Турции». У Майского по-прежнему сохранялось впечатление, что шаги по улучшению отношений между Англией и Россией были еще одной попыткой втянуть Россию в войну. Точно выполняя свои инструкции, он вновь, как делал это много раз и раньше, стал опровергать слухи, напомнив Идену, что Красная Армия хорошо вооружена и «ей не придется воевать дубинами, как в прошлом». Иден отметил, что «хотя г-н Майский сделал это заявление очень эмоционально, у меня появилось ощущение, пока он говорил, что он пытается убедить самого себя в истинности своих слов»[9].

В связи с угрозой, которую гипотетическое германо-советское соглашение создавало для английских интересов на Ближнем Востоке, Криппс был в этот момент внезапно отозван домой для консультаций. Этот его вызов не имел целью, как стали предполагать позже, заложить основы англо-советского союза в связи с приближавшейся войной. Его вызвали для разработки мер, которые могли бы помешать русским пойти на уступки Германии[10]. Способ, которым было осуществлено решение отозвать Криппса в Лондон, поистине представляет собой некую загадку. Когда в середине апреля Иден вернулся с Ближнего Востока, в Северном департаменте Форин оффис чуть не возник бунт из-за того, что Криппс «время от времени проявлял нежелание выполнять направлявшиеся ему указания, к чему добавлялась еще его склонность к независимым шагам, о которых он ничего не сообщал в Лондон». Было выдвинуто требование безотлагательно вернуть Криппса домой, причем не только для консультаций, но и, в основном, для «инструктажа». Иден, однако, отверг такой курс действий, на него возможно повлияло то соображение, что Криппс, оказавшись в Лондоне, может «заболеть политикой и не захочет возвращаться». Кадоган также высказал слабую озабоченность относительно того, как русские могли бы истолковать отзыв Криппса. Поэтому было решено, что Криппс «не должен покидать свой пост при компрометирующих обстоятельствах и поэтому было бы трудно организовать быстрый вывоз его свинарника»[11].

Решение задержать объявление об отзыве Криппса было вызвано соображениями личной безопасности во время его полета в Англию. Однако, когда сообщение об этом попало в печать, реакция Советского Союза не была принята в расчет. Сообщение было передано 6 июня всеми агентствами новостей и «произвело значительную сенсацию в Лондоне и среди журналистов всех стран; спекуляции о причинах его поездки приняли чрезвычайно активный характер». Спекуляции в общем строились на предположениях о «внезапном ухудшении англо-русских отношений». В конце концов убеждение, что русские активно вовлечены в интенсивные переговоры с немцами, было широко распространенным. Чиновникам Уайтхолла никогда не приходило в голову, что русские и сами могут подозревать, что переговоры такого же рода могут происходить в Лондоне[12].

Майский тут же обратился в Уайтхолл за поддержкой. Вместо этого Иден лишь укрепил его подозрения, небрежно заметив, что «обычно мы стремимся поддерживать контакты с отдаленными посольствами» и что «для всех сторон было бы в высшей степени полезно, если бы {Криппс} мог прибыть домой и получить бы здесь представление о происходящем». Это заявление противоречило информации, полученной Майским из Москвы. В последней попытке помешать русским уступить якобы существовавшим немецким требованиям Криппс перед отъездом еще раз, не имея на то полномочий, сделал Вышинскому угрожающее заявление о том, что, хотя его отзывают для консультаций, он может и не вернуться в Москву. Его отъезд совпал с эвакуацией служащих и членов семей сотрудников посольства в обстановке усиливающихся слухов о приближающемся германо-советском столкновении. Сама леди Криппс полетела вместе с мужем, а их дочь была вывезена через Тегеран[13]. После этого началась эвакуация других посольств из Москвы. Сообщения об этом советская цензура пыталась замолчать[14].

Встревоженный Майский спешно приехал к Монктону, чтобы выяснить причины отзыва Криппса. Значение, приданное делу Гесса в их разговоре, оставляет мало сомнений относительно последствий, которое оно имело для толкования отзыва посла. Более того, в своих разговорах как с Иденом, так и с Монктоном Майский проявил исключительный интерес к английской реакции на немецкое вмешательство в Сирии и Ираке: она стала лакмусовой бумажкой для определения решимости англичан продолжать войну. Монктон отметил, что теперь, впервые с сентября 1939 г., Майский «страстно желал», чтобы Англия «вела дело энергично и добилась успеха»[15].

Интерпретация отзыва Криппса косвенно подтверждала предположения, что американцы оказывают нажим на Черчилля, чтобы он рассмотрел предложения о мире и пожертвовал Россией. Почти в тот же день, когда Криппс покинул Москву, вновь назначенный американский посол в Лондоне Джон Уайнант также отбыл в Вашингтон для консультаций. Это придало новую жизнь спекуляциям, появившимся из-за дела Гесса, о том, что идет обсуждение сепаратного мира[16]. Эти слухи исходили из достоверных источников, таких, как экс-президент Герберт Гувер. Еще более встревожило русских произошедшее вслед за прибытием Уайнанта резкое ухудшение американо-советских отношений: 10 июня двум помощникам военного атташе было приказано покинуть США[17].

Прибытие Криппса в Лондон, при кажущихся странных обстоятельствах, совпало с новой вспышкой интереса к Гессу, с которым в эти дни вел беседы лорд Саймон. Если учесть царившую в Москве исключительную подозрительность, отзыв Криппса, в сочетании с дезинформацией о характере его поездки, распространявшейся Форин оффис, казалось, придавал убедительность версии о том, что в конце концов за кулисами вырабатывалось какое-то соглашение, развязывающее Гитлеру руки на востоке. Всегда существовала отдаленная возможность того, что, даже не отвечая на предложения о мире, Англия могла дать немцам знак о своем желании оставаться невовлеченной в случае войны с Советским Союзом. Более того, немцы могли быть спровоцированы на действия на востоке, если бы они заподозрили, что отзыв Криппса указывал на проведение консультаций о возможном улучшении англо-советских отношений. Все еще жива была память о наказании, постигшем Югославию за ее обращение к России[18]. Все это усиливало в Москве ощущение, что Германию поощряют разрешить ее конфликт с Россией при помощи силы. Наконец, это всегда могло означать и то, что англичане продолжали свои попытки добиться вовлечения России в войну.

Коммюнике ТАСС
Суворов рассматривает коммюнике ТАСС от 14 июня, в котором отрицались слухи о предстоящей войне между Германией и Советским Союзом, в качестве первого выстрела войны, сделанного русскими[19]. Его утверждение — абсурдное, как должно быть уже ясно читателю — заключается в том, что к началу июня Сталин якобы понял, что его приготовления к освобождению Европы больше невозможно скрывать. По его мнению, наивное коммюнике Сталина имело целью «секретно» сообщить тысячам своих офицеров (а заодно и германской разведке), что Советский Союз нападет на Германию... в 1942 году». Другими словами, он не мог скрыть свои действия, но мог скрыть дату[20].

На самом же деле Сталин уже не мог притворяться, что не видит сосредоточения немецких войск. Исчерпав все средства, имевшиеся в его распоряжении, он выпустил знаменитое коммюнике ТАСС. Цель коммюнике была двоякая: добиться того, чтобы немцы также сделали заявление, отрицающее агрессивные замыслы, и продемонстрировать им, что Россия не сговаривается с англичанами, а в соответствии с желанием Гитлера пресекает слухи о готовящейся войне.

Молотов дал довольно точное объяснение причин, которые заставили Сталина опубликовать это коммюнике:

«Сообщение ТАСС нужно было как последнее средство. Если бы мы на лето оттянули войну, с осени было бы очень трудно ее начать. До сих пор удавалось дипломатически оттянуть войну, а когда это не удастся, никто не мог заранее сказать. А промолчать — значит вызвать нападение»[21].

Майский в своих мемуарах преувеличивает важность своих предупреждений Сталину. Он умышленно вводит читателя в заблуждение, стараясь заставить поверить в то, что 10 июня он отправил в Москву «шифровку-молнию» с сообщением о тех конкретных разведывательных данных, которые ему сообщил Кадоган. Поэтому, утверждает он, легко представить себе его «крайнее изумление» сталинским ответом в виде коммюнике, опубликованного 14 июня. Но ведь коммюнике было логической кульминацией собственных взглядов Майского, который приписывал слухи Черчиллю и английскому правительству. Более того, он сам был источником той скомпилированной информации, о которой шла речь в коммюнике. Встреча же с Кадоганом, во время которой появились сомнения в верности его оценок, произошла только 16 июня[22].

Майский пару раз повторяет в своих мемуарах, что «стрела в направлении Англии, с которой начинается коммюнике, не оставило места для сомнения, что оно было ответом на предупреждение, сделанное Кадоганом»[23]. Его одержимость этим коммюнике резко выделяется на фоне очень поверхностного изложения событий, gриведших к войне. Этот перекос маскирует тот факт, что важная встреча с Кадоганом, на которой Майскому были вручены подробные доказательства сосредоточения немецких войск, произошла не 10 июня, как он утверждает, а лишь 16, после публикации коммюнике. Откровенная фальсификация, к которой прибегнул Майский, связана с его попыткой возложить на Сталина всю вину за ошибочную оценку немецких намерений. Майскому и самому, несомненно, есть за что держать ответ.

Ключ к совершенному им искажению можно найти в общей установке коммюнике и в его исключительно тщательных формулировках. «Стрела», которая якобы так озадачила Майского, заключается в следующих словах:

«Еще до приезда английского посла в СССР г. Криппса в Лондон, особенно же после его приезда (выделено автором)… стали муссироваться слухи о «близости войны» между СССР и Германией... Эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой, сил, заинтересованных в дальнейшем расширении войны».

Криппс прибыл в Лондон только в ночь на 11 июня, и коммюнике имело в виду заголовки в английской печати 12 июня, намекавшие на то, что «заметно определенное обострение германо-советских отношений»[24]. «Санди Таймс», например, под заголовком «Возвращается сэр С. Криппс. Возможны переговоры с Россией. Надежда на улучшение отношений» писала в своем комментарии, что Россия стремится к улучшению отношений с Англией, чтобы воспрепятствовать германской агрессии[25]. Составление обзора печати и оценки комментариев английской печати могли исходить только от Майского. И — в разговоре с И. Макдональдом, политическим корреспондентом «Таймс», который действительно происходит вечером 12 июня, Майский с горечью осудил этот, как он считал, «трюк Форин оффис, проделанный вчера утром со всеми газетами. Такая официальная кампания... несомненно произведет наихудшее возможное впечатление в Москве». Попытки Макдональда доказать свой независимый статус оказались безуспешными. «Посол,— писал в заключение Макдональд,— выглядел немного обиженным, что я пытаюсь втолковать ему такую чушь; он явно не верил мне»[26].

Майский продолжал приписывать Черчиллю нарастающую волну слухов, вызванных внезапным прибытием Криппса в Лондон. 7 июня Черчилль устроил брифинг для журналистов, высказанные им заявления были такими же, какие он сделает в парламенте 10 июня. В ответ на настойчивые расспросы о ходе войны Черчилль высказал предположение, что лучше всего предоставить дело естественному ходу событий. Столкновение между СССР и Германией неизбежно. Концентрация немецких войск на советской границе идет быстрыми темпами. Надо выждать... Майский считал, что в этот момент Черчилль дал указание министру информации Даффу Куперу организовать кампанию о близости войны[27]. Отдел печати Форин оффис получил из своих контактов с представителем ТАСС в Лондоне четкое впечатление, что советское посольство подозревало английское правительство в распространении сообщений о надвигающемся столкновении для того, чтобы вовлечь Россию в войну[28].

На следующий день, т.е. все еще до выхода коммюнике, Майский высказал Идену свою озабоченность относительно «характера сообщений», которые его правительство вряд ли воспримет как представляющие независимые точки зрения[29]. Очевидно, в этом предположении содержалась доля правды. Форин оффис — что было неизвестно Криппсу и, может быть, Идену — устроил брифинг для прессы[30]. О мотивах этого шага можно только догадываться, но Кадоган, по крайней мере, как он пооткровенничал в своем дневнике, питал надежду, что русские не подпишут соглашение на тех переговорах, которые они, как думали англичане, вели с немцами, «поскольку я весьма желал бы, чтобы немцы там бы растратили свою мощь»[31].

Слухи, действительно, могли навести на подозрения в том, что Англия ставила себе целью поощрять немцев двинуться на восток. Эти слухи, в основном, отражали мнение английской разведки, что блицкриг в России «явится легкой кампанией». Разведка считала, что захват Москвы и окружение советских войск произойдет в течение «трех-шести недель»[32].

Несмотря на свои объявленные цели, коммюнике было предназначено в первую очередь для немцев. В печать оно было отдано 14 июня, а немецкому послу в Москве, Шуленбургу, вручено на день раньше. Его целью было вызвать реакцию Германии на признание Советского Союза, что ему известно о сосредоточении немецких войск. Надежды на это могли быть вызваны запиской, направленной Сталину народным комиссаром Военно-Морского Флота адмиралом Н.Г. Кузнецовым и содержащей информацию советского военно-морского атташе в Берлине о немецких планах вторжения. Кузнецов, однако, полагал, что сведения являлись «ложными и специально направлены по этому руслу, чтобы проверить, как на это будет реагировать СССР»[33].

«Мобилизация — это война!»
Поток разведывательных данных не прекращался, и нарастала напряженность в Москве. В последние десять дней, остававшихся до начала войны, окончательные приготовления немцев скрыть уже было невозможно. В Москве НКВД подготовил весьма убедительно составленную докладную записку с перечнем случаев вопиющего нарушения воздушного пространства России немецкими самолетами за период с октября 1940 г. Было отмечено 185 разведывательных полетов, из них на май — середину июня приходилась половина — 91 полет. Более того, полеты совершались на глубину до 100 км и над теми районами, где были сосредоточены основные силы Красной Армии. Подтверждением немецких приготовлений служил тот факт, что из 2080 человек, нелегально перешедших границу, почти десять процентов оказались агентами разведки. Такие же жалобы в связи с разведывательными полетами приходили Жукову с Северного флота[34].

Информация о постоянных и массовых перебросках войск в Польшу дополнялась сообщениями о том, что мобилизация также началась на Балканах и что гражданское население предупреждают о возможных длительных полетах авиации[35]. Разведывательное управление по-прежнему представляло свои, внушавшие тревогу, хотя и беспристрастные доклады о наращивании немецких войск. Двойственности больше не было; в Кремле полностью осознавали угрозу немецкого нападения[36]. Колоссальная переброска по железной дороге двух моторизованных дивизий и резервистов с севера вызвала огромную тревогу[37].

Источник, занимавший высокое положение в немецком Министерстве авиации в Берлине раскрыл, что наконец принято окончательное решение о вторжении в Россию. Сотрудники Геринга получили приказ о переводе своего штаба из Франции в район Познани[38].

За день до нападения Германии 1-е (разведывательное) управление НКГБ СССР составило сводку сообщений двух ценных агентов, работающих в Берлине — «Корсиканца» и «Старшины», за период с сентября 1940 г. по 16 июня 1941 г. Эта сводка показывала постоянство планирования и проведения в жизнь мероприятий по подготовке к войне. Несомненно, доносил «Старшина» 16 июня, что «все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время»[39]. Из Швейцарии Шандор Радо, сотрудник советской разведки, стоявший во главе группы «Люци» сообщил в Москву: «Широкомасштабное наступление против Советского Союза начнется на заре в воскресенье 22-го июня»[40]. Также возрос поток сообщений от Зорге. Курьер из Берлина проинформировал немецкого военного атташе в Токио: «он убежден, что война против СССР задерживается, вероятно, до конца июня»[41].

Буквально накануне начала войны Зорге экстренно сообщил Голикову о том, что германский посол в Токио Отт сказал ему, «что война между Германией и СССР неизбежна». Более того, японский генеральный штаб уже обсуждал вопрос о позиции, которую следует занять в случае войны[42]. 19 июня посол Италии в Москве Аугусто Россо сообщил своему правительству в телеграмме, перехваченной советской контрразведкой, что Шуленбург только что в строго конфиденциальном порядке открыл ему, что «вооруженный конфликт неизбежен и что он может разразиться через два-три дня, возможно в воскресенье»[43]. Наконец, Герхард Кегель, сотрудник немецкого посольства в Москве, работавший на ГРУ, информировал о том, что в подвалах посольства сжигают архивные материалы, а сотрудников посольства предупредили о подготовке к эвакуации[44].

Весь массив информации о близости войны уже не говорил — кричал. Но и немцы теперь еще более увеличили свои усилия по дезинформации, ставшей столь смертоносным оружием в атмосфере взаимных подозрений и неуверенности. Противоречащие друг другу слухи в Москве и Лондоне играли на руку Геббельсу. Запись в его дневнике свидетельствует об этом: «Что касается России, то нам удалось организовать грандиозный поток ложных сообщений. Газетные «утки» не дают загранице возможности разобраться, где правда, а где ложь. Это та атмосфера, которая нам нужна...»[45].

И.Ф. Филиппов, представитель ТАСС в Германии, а по данным германских служб безопасности — заместитель руководителя советской агентурной сети НКГБ в Берлине, 12 июня получил указание «выяснить, не ведет ли действительно Германия переговоры о мире с Англией и не ожидается ли в дальнейшем попытка достижения компромисса с Соединенными Штатами». Он должен был создавать впечатление, что «мы все уверены, что сможем и дальше проводить нашу политику мира. Еще есть время...»[46]. В отличие от Деканозова, который смягчал свои доклады, но все же предупреждал об опасности, Филиппов передавал такие оценки слухов, которые совпадали с тем, что ожидал Сталин. Он высказывал оговорки в отношении опасности, заявляя: «Мы твердо убеждены, что Гитлер затеял гигантский блеф. Мы не верим, что война может начаться уже завтра. Процесс, по-видимому, будет еще продолжаться. Ясно, что немцы намереваются оказать на нас давление в надежде добиться {каких-то} выгод, которые нужны Гитлеру для продолжения войны...»[47].

Эти слухи оказались для Гитлера настоящей находкой. С разрешения фюрера Геббельс подготовил длинную статью под названием «Крит как пример». В ней проводился разбор предполагавшейся подготовки Германии к войне в Средиземном море. Она привлекла большое внимание, ее активно обсуждали. И вдруг ее тираж был изъят из продажи в газетных киосках. Таким способом было создано впечатление, что в статье раскрывались какие-то государственные тайны. На самом деле статья была составлена столь хитро, хвастался Геббельс, что «из нее можно извлечь все, во что противник должен поверить в данный момент»[48]. После этого в английской прессе возникла бурная дискуссия, и немцы в максимальной степени использовали ее, публикуя десятки материалов, намекающих на то, что заложены достаточные основания для продолжения переговоров с Москвой. Заявление ТАСС от 14 июня было встречено в Германии молчанием. При этом Геббельс рекомендовал «продолжать непрерывно распространять слухи: мир с Москвой, Сталин приезжает в Берлин, вторжение в Англию предстоит в самое ближайшее время».

Совершенно очевидно, что Сталину поступало огромное количество подобных сообщений, которые сейчас не спешат извлекать из московских архивов; смешиваясь с сообщениями, свидетельствовавшими о подготовке к войне, они запутывали общую картину. Хотя они и не отрицали возможность войны, но разжигали в Кремле надежду на то, что войну все еще возможно оттянуть. Они усиливали впечатление того, что подготовка к войне все еще не закончена. В такой обстановке Сталин просто-напросто отказывался верить разведывательной информации.

Когда, например, нарком государственной безопасности В.Н. Меркулов направил Сталину основанное на информации надежного источника, работавшего в штабе германской авиации, донесение, указывающее, что все военные мероприятия Германии по подготовке вооруженного выступления против СССР полностью закончены и удар можно ожидать в любое время, Сталин взорвался. Он предложил Меркулову: «Можете послать ваш «источник» из штаба Германской авиации к е.... матери. Это не «источник», а дезинформатор.»[49]. Сталин теперь цеплялся за отрывочные и противоречивые сообщения разведки, где говорилось о недостатках в боеготовности вермахта. Он заявлял также, что немцы вряд ли начнут военные действия в то время, когда их танковые, авиационные и артиллерийские части все еще дислоцированы далеко от границы[50]. Более того, все время назывались различные даты нападения. Англичанам, например, оперативная информация решающего значения поступила из данных радиоперехвата германских передач всего лишь за три дня до начала военных действий. Такое положение, казалось, оправдывало осторожность Сталина при осуществлении планов развертывания[51].

Из оставленных С.К. Тимошенко фрагментов воспоминаний, а также выпущенных в полном виде мемуаров Жукова встает живая картина Кремля в канун войны. Они не оставляют сомнения, что нарком обороны и начальник Генерального штаба в полной мере понимали нависшую угрозу. И безуспешно предпринимали попытки помешать развертыванию наступательной немецкой группы путем осуществления в полной мере своих планов мобилизации и развертывания. Сталин действовал совсем не как поджигатель войны, каким его изображает Суворов. Он постоянно сдерживал свои вооруженные силы после того, как в середине мая были проведены мероприятия по мобилизации. Он опасался, что ситуация может быстро выйти из-под контроля. В начале июня Тимошенко и Жуков представили Сталину большую подборку данных разведки, разоблачавших намерения немцев. На Сталина они не произвели никакого впечатления. Он перебил их, буркнув: «А у меня есть другие документы», и отбросил от себя разведывательные сводки. Сталин отмахнулся от информации, поступившей от Зорге, «пошутив», что в Японии Зорге «уже обзавелся заводиками и публичными домами и соизволил сообщить даже дату германского нападения — 22 июня. Прикажете и ему верить?»[52]

13 июня Жуков и Тимошенко, наконец, набрались храбрости и потребовали от Сталина выдвижения войск в соответствии с планом прикрытия границы. Сталин отказал, предложив им читать завтрашние газеты. Когда они на следующее утро добрались до газет, то испытали настоящее потрясение, увидев коммюнике ТАСС, отражавшее тот же уверенный тон, который содержался в речах Сталина перед выпускниками военных академий в Москве за месяц до этого. Жуков описывает эту их встречу со Сталиным в своих мемуарах в приглушенном тоне, слишком спокойном по сравнению с тем, что происходило на самом деле. Эта встреча является иллюстрацией процесса принятия Сталиным решений, его безжалостного, нетерпеливого и оскорбительного обращения с военными. Тимошенко позже вспоминал, как они с Жуковым прибыли на заседание Политбюро, захватив с собой карты. Жуков, уверенный и хладнокровный, начал доклад. Он говорил о тревоге, охватившей войска; призывал Сталина привести армию «в полную боевую готовность». По мере того как Жуков говорил, Сталин все более впадал в раздражение, нервно постукивая по столу своей трубкой. Наконец, он взорвался. Он подошел к Жукову и крикнул ему: «Вы что, нас пугать пришли войной или Вы хотите войны, Вам мало наград или званий?» Жуков тут же утратил собранность, оборвал речь и сел. Тем не менее Тимошенко взял слово и заявил, что если оставить войска в той дислокации, в которой они находятся сейчас, то нападение вермахта приведет к катастрофе. При этих словах Сталин разразился целой тирадой, которая не только показывает его жестокость, но и дает нам представление о его внутреннем мире:

«Сталин вернулся к столу и грубо сказал: «Это все Тимошенко делает, он настраивает всех к войне, надо бы его расстрелять, но я его знаю как хорошего вояку еще с гражданской войны (мы с ним встретились, — сказал маршал, — еще в Царицыне в 1918 году). — Все, — сказал Сталин. — Я ему сказал: что Вы же сказали всем, что война неизбежна, на встрече с выпускниками академий. Вот видите, — сказал Сталин, обращаясь к Политбюро, — Тимошенко здоровый и голова большая, а мозги, видимо, маленькие, — и показал большой палец, — это я сказал для народа, надо их бдительность поднять, а Вам надо понимать, что Германия никогда не пойдет одна воевать с Россией. Это вы должны понимать», — и ушел.

Потом открыл дверь, высунул рябую голову и громко сказал: «Если вы будете там на границе дразнить немцев, двигать войска без нашего разрешения, тогда головы полетят, имейте в виду», — и дверь захлопнулась[53].

Жуков пишет, что Сталин казался уверенным в том, что «Германия по уши увязла в войне на Западе, и я» — говорил он — «верю в то, что Гитлер не рискнет создать для себя второй фронт, напав на Советский Союз. Гитлер не такой дурак, чтобы не понять, что Советский Союз — это не Польша, это не Франция и что это даже не Англия и все они, вместе взятые». Позиция, которую занимали Тимошенко и Жуков, вызвала у Сталина гневную реплику: «Вы что же, предлагаете провести в стране мобилизацию, поднять сейчас войска и двинуть их к западным границам? Это же война! Понимаете вы это оба или нет?»[54] Таким же образом, в ночь на 14 июня, после опубликования коммюнике, он не дал разрешения адмиралу Кузнецову, народному комиссару ВМФ, привести Балтийский флот в состояние боевой готовности. Сталин, которому Майский только что сообщил о реакции в Лондоне на отзыв Криппса, не исключал возможности немецкого нападения. Но он был всецело под воздействием навязчивой идеи о том, что Англия вынашивает замысел вовлечь Россию в войну[55].

[Хронос]

ТАСС распространил заявление, опровергающее слухи о возможном вторжении Германии в СССР.

[Граф фон дер Шуленбург]

Телеграмма

Москва, 14 июня 1941 — 1.30

Получена 14 июня 1941 — 8.00

№ 1368 от 13 июня 1941 г.

Народный комиссар Молотов только что вручил мне следующий текст сообщения ТАСС 168, которое будет передано по радио сегодня вечером и опубликовано в газетах завтра:

“Еще до приезда английского посла в СССР г. Криппса в Лондон, особенно же после его приезда, в английской и вообще иностранной прессе стали муссироваться слухи о “близости войны между СССР и Германией”. По этим слухам:

1. Германия будто бы предъявила СССР претензии территориального и экономического характера и теперь идут переговоры между Германией и СССР о заключении нового, более тесного соглашения между ними;

2. СССР будто бы отклонил эти претензии, в связи с чем Германия стала сосредоточивать свои войска у границы СССР с целью нападения на СССР;

3. Советский Союз, в свою очередь, стал будто бы усиленно готовиться к войне с Германией и сосредоточивает свои войска у границы последней.

Несмотря на очевидную бессмысленность этих слухов, ответственные круги в Москве все же сочли необходимым, ввиду упорного массирования этих слухов, уполномочить ТАСС заявить, что эти слухи являются неуклюже состряпанной пропагандой враждебных СССР и Германии сил, заинтересованных в дальнейшем расширении и развязывании войны.

ТАСС заявляет, что:

1. Германия не предъявляла СССР никаких претензий и не предлагает какого-либо нового, более тесного соглашения, ввиду чего и переговоры на этот предмет не могли иметь место;

2. по данным СССР Германия также неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы, а происходящая в последнее время переброска германских войск, освободившихся от операций на Балканах, в восточные и северо-восточные районы Германии связана, надо полагать, с другими мотивами, не имеющими касательства к советско-германским отношениям;

3. СССР, как это вытекает из его мирной политики, соблюдал и намерен соблюдать условия советско-германского пакта о ненападении, ввиду чего слухи о том, что СССР готовится к войне с Германией, являются лживыми и провокационными;

4. проводимые сейчас летние сборы запасных Красной армии и предстоящие маневры имеют своей целью не что иное, как обучение запасных и проверку работы железнодорожного аппарата, осуществляемые, как известно, каждый год, ввиду чего изображать эти мероприятия Красной армии как враждебные Германии, по крайней мере, нелепо.”

Шуленбург

[Кадет Биглер]

14.06.1941
Верховное главнокомандование вооруженных сил Германии отдало последние распоряжения о нападении на СССР. В этот же день было распространено сообщение ТАСС о советско-германских отношениях, в котором говорилось: "...По данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско-германского пакта о ненападении, как и Советский Союз, ввиду чего, по мнению советских кругов, слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы...".
Нарком иностранных дел СССР В. Молотов заявил, что только идиот мог бы сейчас думать о нападении на Советский Союз.

[Фукидид]

https://www.alexanderyakovlev.org/fo...es-doc/1011959

14.06.1941

1. Шуленбург заявил, что он хочет переговорить со мной о нерешенных еще вопросах по переселению немцев из Эстонии, Латвии и Литвы. Здесь речь идет о переселении в Германию трех категорий лиц: а) арестованных, б) военнослужащих и в) латышей и эстонцев — быв. служащих германских миссий и германских учреждений.

Я ответил Шуленбургу, что из беседы т. Павлова с Вальтером мне было известно, что он будет говорить со мной по указанным вопросам. Я подготовил справку о положении дела с ответами на германские меморандумы от 19 апреля, которую в кратких словах и изложил Шуленбургу. Из справки можно видеть, что НКИД дал ответ посольству уже в отношении 98 человек. Вопрос об остальных 174 чел. находится в стадии рассмотрения. Что же касается военнослужащих, то мы сообщили посольству, что из числа 94 военнослужащих, которыми интересуется посольство, 32 чел. выехали из СССР в Германию, местопребывание 5 чел. не установлено и запрошен паспорт на 1 человека. В отношении третьей категории лиц, не немецкой национальности, я заявил Шуленбургу, что не могу дать положительного ответа ввиду необычности этого вопроса. Например, в числе этих лиц указана Буксховеден, француженка по национальности, которая хотя и была замужем за германским гражданином, но затем развелась и никакого отношения к Буксховедену не имеет. Посольство указывает в отношении этой категории лиц, что они «в результате общения с немцами сами стали немцами». Надо признать, что такого рода мотивировка производит довольно странное впечатление и является совершенно недостаточной для положительного решения вопроса, тем более что речь идет о лицах, состоявших на службе в германских миссиях лишь в течение короткого времени (2–3 года). Я сказал Шуленбургу, что окончательный ответ на просьбу посольства по этому пункту записки от 19.04 я дам через некоторое время, но уже сейчас должен подчеркнуть недостаточную обоснованность этой просьбы.

Шуленбург ответил, что с германской стороны не имеется юридически обоснованных претензий по этому вопросу, но он полагает, что при наличии доброй воли можно было бы выпустить этих лиц в Германию. В свое время якобы в аналогичных случаях служащим других иностранных миссий разрешали вместе с персоналом миссии выехать за границу.

Я ответил, что при наличии серьезных мотивов мы проявляли свою добрую волю, как, например, в случае выезда советской гражданки Штумп в Германию, сын которой, крупный германский государственный служащий, проживает в Германии. Однако для проявления «доброй воли» необходимо одно условие — взаимность. Необходимо, чтобы и другая сторона была готова проявить свою добрую волю, чего в отношении действий германской стороны сказать нельзя, как о том свидетельствует ряд случаев, в частности, случай с передачей нам советских детей, о чем я, впрочем, хочу позже сказать особо.

На это Шуленбург процедил что-то не очень внятное, что это, конечно, само собой разумеется, и перешел к вопросу о каком-то Зигфриде фон дер Лей, семья которого уже находится в Германии. Зигфридом фон дер Лей интересуется такой высокопоставленный человек в Германии, как Лоренц (зам. Гиммлера).

2. Шуленбург вновь вернулся к вопросу, о котором он уже ранее беседовал со мной и с т. Молотовым. Это — вопрос о выезде в Германию целого ряда высокопоставленных поляков, которыми интересуются шведский и итальянский короли, а также другие видные персоны. При этом он, Шуленбург, опять вручил мне список польских аристократов1, добавив, что Германское посольство в сущности не заинтересовано в положительном решении этого вопроса, но должно хлопотать, потому что в этом деле заинтересованы «высокие особы». НКИД в целом ряде памятных записок и нот сообщал, что интересующие Шуленбурга польские аристократы не являются лицами немецкой национальности. Шуленбург заявляет, что действительно эти лица не являются немцами, и германская сторона не имеет оснований претендовать на их переселение в Германию, но она рассчитывает и здесь лишь на добрую волю. Шуленбург добавил, что особая заинтересованность у них имеется в отношении Евстахия Сапеги, Любомирского Евгения, Старженского Леопольда с сыном и Тышкевича Стефана.

В ответ я сказал Шуленбургу, что действительно правовой базы для удовлетворения его просьбы в данном случае я не вижу, так как такой базы и нет. По поводу «доброй воли» я уже высказал свои соображения. Я считаю нужным также напомнить, что мы выразили согласие на выезд в Германию Святополк-Мирского, который значится в списке Шуленбурга, если германская сторона пойдет нам навстречу и разрешит возвратиться в СССР советскому гр-ну Швоцер Курту. Однако мы до сих пор не имеем положительного ответа на это предложение, что не свидетельствует о наличии у другой стороны «доброй воли», к которой апеллирует Шуленбург.

Шуленбург замялся и стал оправдываться, доказывая, что они писали уже в МИД об этом и, вероятно, скоро получат ответ, но он хотел бы еще раз подчеркнуть, что польскими аристократами интересуются, собственно, в первую очередь не Германия, а, как он сказал, шведский и итальянский короли, и что он, Шуленбург, еще раз просит учесть это обстоятельство.

Я заявил Шуленбургу, что в данном вопросе нужно учитывать то, что эти поляки являются советскими гражданами на основании Указа Президиума Верховного Совета от 29 ноября 1939 года и что в силу этого речь должна идти, собственно говоря, не о выезде их за границу, а о выходе из советского гражданства, что представляет очень серьезные трудности.

3. Шуленбург просил также оказать содействие в розыске германского путешественника Ханнекен, пропавшего в Синьцзяне. В настоящее время посольство имеет сведения, что Ханнекен в конце 1936 г. находился в тюрьме в Урумчи. Шуленбург просил меня поручить нашему консулу в Урумчи продолжить розыски Ханнекен и вручил по этому вопросу памятную записку.

Я обещал выполнить просьбу Шуленбурга.

4. Шуленбург вручил мне памятную записку, в которой выражена просьба посольства разрешить выезд в Германию Трибе — военнопленному немецкой национальности.

Шуленбург указал, что в доказательство его немецкой национальности посольство прилагает целый ряд документов, в том числе, например, свидетельство об окончании Трибе немецкой школы и др. документы.

Я обещал рассмотреть этот вопрос.

5. Шуленбург заявил, что теперь он хочет перейти к вопросу разъездов по СССР членов дипкорпуса в Москве. У него имеется письмо венгерского посланника, в котором последний сообщает, что хотел поехать во Владимир, не значащийся в числе запрещенных пунктов, но его поездка не была зарегистрирована и в результате не состоялась. Шуленбург полагает, что это не вытекает из нотификации НКИД и просил меня проявить к подобным вопросам, по возможности, либеральное отношение.

Я ответил, что, согласно извещения НКИД, дипломаты обязаны регистрировать свои поездки по СССР. Регистрация же предполагает, что поездки могут регулироваться во времени, и сроки их могут быть изменены. Шуленбург должен согласиться, что время сейчас такое, что без ограничений нельзя обойтись. Что же касается более «либерального отношения» к этим вопросам, то НКИД проявляет и впредь будет проявлять к просьбам дипкорпуса все необходимое внимание.

6. В свою очередь я просил Шуленбурга разъяснить, чем вызвано то обстоятельство, что, несмотря на передачу нами Германии 26 детей германских граждан, мы не получили из Германии ни одного ребенка советских граждан, проживающих в настоящее время в СССР. Я считаю это ненормальным и хотел бы обратить на это его, Шуленбурга, внимание. В то же время МИД прислал нашему посольству в Берлине ноту, в которой обусловливает передачу детей советских граждан в СССР передачей еще 42 детей германских граждан, указанных в приложенном к ноте списке. Кстати, в этом списке «детей» числятся, по какому-то странному недоразумению, лица в преклонном возрасте — например, Юровская, в возрасте 69 лет, Слепинская — 75 лет, Мотусяк — 60 лет и др.

Шуленбург сказал, что, вероятно, это опечатка, о чем он сообщит в Берлин.

Беседа продолжалась 40–45 минут.

Важно отметить, что по поводу сообщения ТАСС от 14.06 Шуленбург ни словом не обмолвился.

А. Вышинский

АВП РФ. Ф. 07. Оп. 2. П. 9. Д. 22. Лл. 66–71. Машинопись. Заверенная копия.

Указана рассылка.

[Фукидид]

— в 1941 г. советник германского посольства в Москве.